Люди земли Русской. Статьи о русской истории

Будучи ненавистником всей Великороссии и ее народа в целом, Костомаров стремится представить происходившие на Руси бунты и восстания, как народные действия прогрессивного характера. Так, например, свой (упомянутый М. Горьким) очерк «Стенька Разин» Костомаров начинает словами «В жизнеописании царя Алексея Михайловича мы уже показали, что его царствование было чрезвычайно тяжелым временем для России (выделяю, подчеркивая этим тезис Костомарова, диаметрально противоположный взглядам И. Л. Солоневича. – Б. Ш). Кроме тягостей, налагаемых правительством, кроме произвола всякого рода начальствующих и обирающих народ лиц» и т. д., и заканчивает характеристикой разбойничьего бунта, как «попыткой ниспровергнуть правление бояр и приказных со всяким тяглом, с поборами и службами и заменить старый порядок иным – казацким, вольным, для всех равным, выборным, общенародным», иначе говоря, республиканским в духе польско-панской Речи Посполитой, феодальное хищничество которой и рабство «быдла» – крестьян – под ярмом польско-русской шляхты Костомаров именует «казачьей вольностью», спекулируя на настроениях современной ему молодежи.

У этой, современной ему, нигилистически настроенной молодежи Костомаров, действительно, имел большой успех, как сообщает автор статьи, помещенной о нем в «Жар-Птице», который считает, что Костомаров «положил начало совершенно новому течению в истории», что «это значение громадно…», что «его идея давно уже вошла в жизнь» и т. д.

Вошла в жизнь… Увы, и в этом прав автор статьи. А в результате этого ее вхождения русский народ попал во всероссийский концлагерь и колхозное рабство. Таковы плоды «трудов» целого ряда «историков», подобных напечатанному через букву «ять» и в силу этого почитаемому чуть ли не национальным гением до сих пор Н. Костомарову. Таких было немало. Даже и похлеще, побульварнее Костомарова, например, близкий к нему по духу и по бойкости пера поляк Валишевский[192], сводивший всю одиннадцативековую историю государства Российского к амурным эпизодам дворцовых альковов, но тоже имевший «большой успех» у явных и тайных врагов национальной России.

Есть версия о том, что Ф. М. Достоевский принял Н. Костомарова прототипом для того не названного по имени полупьяного субъекта, который, забравшись на кафедру благотворительного губернского вечера (в романе «Бесы»), начал ни с того, ни с сего чуть ли не площадными словами поносить Россию и все русское. Этот субъект тоже имел тогда бурный успех, который подчеркнул Ф. М. Достоевский, связав его с характеристиками составлявших аудиторию явных и тайных «бесов».

Неужели мы уподобимся им? Неужели трагедия русской революции нас ничему не научила и прежде всего не научила отличать подлинно русское подлинно национальное от квасных имитаций, от пошлого либерализма, прикрытого дырявым фиговым листком «любви к народу».

В заголовке к этой статье я назвал Костомарова «дедом Василакия», ибо он был безусловно одним из родоначальников современных оголтелых украинских самостийников, в результате, подобно Грушевскому, Винниченко, а теперь Василакию[193], переходящих на должности советско-социалистических лакеев.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 14 июля 1955 г.,

№ 286, с. 7.

Народ отсутствует [Б. Н. Сергеевский]

Издательство «Россика» (Нью-Йорк) приняло на себя выполнение чрезвычайно важной, но столь же трудной и ответственной задачи – выпуск учебника русской истории. Эта работа была поручена Б. Н. Сергеевскому[194], бывшему директору русской гимназии в Мюнхене, который и составил учебник «Прошлое русской земли», базируясь на трудах дореволюционных историков и, как сам он указывает в предисловии, на работах А. Л. Погодина, Ф. В. Тарновского, Е. В. Спекторского[195] и других профессоров из среды русской эмиграции в Югославии. О трудах историков, работавших в иных странах рассеяния, а также и на советской территории, автор упоминает лишь вскользь, о чем, конечно, приходится пожалеть, т. к. вряд ли югославская группа русской эмиграции была первенствующим центром русской исторической мысли послереволюционного периода и вряд ли она располагала обширными материалами для этой работы по сравнению с другими группами русской эмиграции, пользовавшимися книгохранилищами мирового значения, а на порабощенной родине – и подлинниками подлежавших разработке архивов.

Составить хороший учебник русской истории – необычайно сложная задача, и мы должны признаться, что в нашем дореволюционном прошлом мы не имели такого учебника для средней школы. Распространенные в то время пособия (Иловайского, Елпатьевского, Иванова, Острогорского и др.) далеко не удовлетворяли своему назначению, результатом чего и явилась та недооценка своего национального прошлого русской интеллигенцией, которая и привела ее к отрыву от национальных корней.