Людмила

Я вспомнил его мастерскую, запущенную и захламленную, обычное богемное логово с пыльными стопками холстов у стен и грудой пустых бутылок из-под гаванского рома, обычное логово, но что-то беспокоило меня, что-то там было не так. Не то, в поведении художника, слишком неестественном и нарочитом, не то, в самой мастерской, а может быть, между. Какое-то несоответствие между ним и его мастерской, как будто он со своим варевом был там не на месте, или что-то другое, чего там быть не должно. Если там что-то было, то какое оно могло иметь отношение к последовавшим событиям, и если именно оно беспокоило Вишнякова, то не затем ли он отправился к доктору, чтобы от этого избавиться? Тогда напрашивается банальный и не очень правдоподобный ответ: Вишняков пошел к доктору, чтобы ему сдаться. Нет, это не похоже на Вишнякова: это не тот человек, который будет обращаться за помощью — он слишком самонадеян. Уж скорей, он решил бы, что это он может помочь доктору. Но зачем ему помогать доктору? Чтобы наказать тех, кто хотел заставить его работать на себя. Он просчитался. Однако все это не дает ответа на мой вопрос: вовсе не наркотики в его мастерской беспокоили меня. Наркотики это было как раз то, чего я ожидал. Было что-то другое, какой-то диссонанс, несоответствие между художником и тем, что его окружало.

Сейчас я снова вспомнил тот телефонный звонок, по словам доктора, очень длинный и путанный, но выдававший хорошую осведомленность звонившего о направлении докторских исследований. Но если звонивший знал об этом направлении, то для чего ему вообще понадобилось звонить доктору? Только для того, чтобы обнаружить эту осведомленность и тем насторожить доктора? Или что-нибудь выведать у него? Но психиатр это совершенно другой тип доктора — не тот рассеянный «Чебурашка», который снимает галоши, входя в автобус. Нет, звонивший хорошо знал, какая будет реакция. Ему нужно было просто вовлечь доктора в эту игру: он понимал, что доктор, увидев его осведомленность, сам попытается что-нибудь выведать у него. Единственной целью звонившего было втянуть доктора в длинный телефонный разговор. Насколько длинный? Настолько, насколько позволит выдаваемая доктору частями информация. Настолько, чтобы дать возможность Английской Королеве столкнуться со мной в дверях. Чтобы ангелу на фоне городского пейзажа поднять руки над головой. Одна интересная идея пришла мне в голову, но сейчас я не мог проверить ее. Я ехал на гальтский химфармзавод, и хотя моя командировка сама по себе не казалась мне особенно важным делом, тем более, что никто не мог знать, где будет размещен заказ на лекарство, все-таки нельзя было полностью исключать такую возможность — вопрос о шпионе пока оставался открытым. Документация, которую я вез в своем кейсе, существовала в единственном экземпляре. Конечно, такого рода документы обычно отправляются спецпочтой или с курьером, но с одной стороны, я и был таким курьером, только моя командировка не оговаривалась с вышестоящими инстанциями, а кроме того, если бы мы с доктором стали соблюдать формальности, то и документ пришлось бы оформлять по инструкции, то есть в двух экземплярах и с соответствующим грифом, а это повлекло бы за собой ненужную волокиту, возможно, с участием ученого совета, и вообще неизвестно, чем бы все кончилось — в этом мире у каждого свои амбиции, а у доктора к тому же еще и немало врагов. Так что при правильном оформлении документов осуществление проекта могло бы сильно затянуться, а то и вовсе провалиться. И я подумал, что тому гальтскому фольксдойче, может быть, и не надо было подтасовывать документы, чтобы задержать поезд с рабочей силой. Может быть, достаточно было отправить документ на согласование в какие-нибудь вышестоящие инстанции или послать куда-нибудь запрос о готовности принять «груз». Может быть, как раз все документы были оформлены слишком правильно, и это позволило задержать отправку. В моем случае именно нарушение делало возможным быстрое исполнение заказа, а главное, позволяло избежать внимания заинтересованных лиц. Прокофьев провел предварительные переговоры с директором завода, и документация, пройдя по тамошнему кругу должна, была вернуться ко мне. По возвращении я должен был отдать ее доктору, а пока никто ничего не должен был знать.

17