Людмила

И все-таки что-то здесь было не так, какое-то несовпадение, какой-то сбой. Неужели это самое сильное впечатление в жизни Тетерина? Никто не знает, что, когда и как может в нем проявиться. Почему из глубины всплывет именно то, а не другое. Загадка даже для доктора, не только для меня. И все же почему именно эта тема?

Черти, врачи-отравители... Я вспомнил, какие у него грубые, совершенно не художественные руки. Руки? Действительно. Я, конечно, не встречал художника с маникюром: руки у них обычно не очень ухоженные — такая работа, — но у Тетерина... Нет, не просто грязные — такие, что уже никаким растворителем не отмыть: заскорузлые, грубые, с толстыми пальцами, с навеки въевшейся металлической пылью по краю ногтей. Нет, далеко не уайлдовский тип. Пролетарий и с самым пролетарским бредом. Кто-то когда-то сказал: «Не все шизофреники гении, но все гении шизофреники». Этот, по словам доктора, гений. Нет оснований думать, что это не так. Интересно, как он свихнулся, потому что все это не похоже на наркотический бред.

Да, провокации с наркотиками часто устраивают, если не могут поймать наркомана с поличным. Однако наличие ампул у Тетерина можно было предположить. В этом не было никакого несоответствия, напротив, это вполне подходило к образу Тетерина, во всяком случае, к тому, который был слишком хорошо известен. Эта находка вряд ли кого-нибудь удивила. У Торопова тоже не было ничего необычного кроме того, что там оказался журнал — как он попал к нему так и осталось невыясненным. А то, что этот журнал стал темой такой странной, тревожащей картины... Это легко объяснить: многие художники используют вместо модели фотоснимки — не всегда же можно удержать модель достаточное время в нужной позиции. Но нет. Торопов писал не с журнала, лишь композиция, вернее, расположение человеческих фигур было взято оттуда. Живая блондинка, надев голубой берет и натянув на красивые ноги черные чулки, позировала ему, но кто был моделью для мужчины? Живой моделью, ведь это не был журнал. Я почувствовал, как горячая ревность красной краской заливает глаза. Да, кто? Какая разница — может быть, я сам неведомо для себя тайно присутствовал там. Может быть, это я, Людмила.

Странно, что я не почувствовал ничего, когда увидел картину у него на стене, не почувствовал и не подумал о том, кто это мог быть. Наверное, потому, что я шел по другому пути, и эта женщина, как и все остальные, была для меня лишь возможной уликой, вехой в ходе расследования. Я углубился в частности. Меня интересовал сам феномен, причина, побудившая художника таким странным образом интерпретировать рыцарский роман. Или порнографический журнал? Скорее, действие амбивалентное.

Если бы тогда, в квартире доктора Ларина я увидел не портрет, а эту картину, тогда, вероятно, расследование пошло бы по другому пути, возможно, вообще все было бы по-другому. Это была бы всего лишь фотография из журнала, увеличенная до размеров картины, ну, хорошо, дополненная атрибутами из рыцарского романа, помещенная в другой интерьер, но все равно картина с картинки, не с реально существующей модели. Но это была блондинка, живая блондинка. Она склонилась над ним, готовая перекинуть обтянутую черным чулком красивую ногу через его каменное — ну конечно, каменное, — вырастающее из надгробья, лежащее навзничь, распростертое тело. Конечно же, каменное! Но эта хрупкая блондинка, Людмила или Изольда, женщина из классического сюжета — причем здесь голубой берет? И, уж тем более, при чем здесь черные чулки? Для чего на этой картине, в этом романтическом сюжете, привычные атрибуты порнографических снимков? Для чего? Как будто художнику или его модели понадобилось принизить прекрасную легенду до уровня порнографического журнала. Или поднять порнографию до уровня этой легенды? Или уравнять их в правах? Художнику? Или его модели? Мне почему-то кажется, что модели. Если так, то для чего? Может быть, художник чего-то не понимал, а она пыталась ему объяснить? Пыталась доказать, что это одно и то же? Или рыцарь пытался? Рыцарь, влюбившийся в портрет и пустившийся в плаванье, влюбившийся в порнозвезду и пустившийся в плаванье ради нее. Или подросток отправивший обрезки непристойного снимка вниз по ручью, а потом пустившийся в плаванье по волнам в поисках порномодели. Нет, для чего она все-таки сделала это? И вообще, если у него был журнал, почему он не скопировал эту сцену прямо оттуда? Вместе с черными чулками и голубым беретом. Серым беретом. Но может быть, в этом все дело, может быть, в том, что берет на картине был голубой?