Людмила

На Людмиле был светлый, кажется, полотняный костюм и белая сумка через плечо, и голубой берет на светлых волосах больше не вызывал у меня ревности. Когда мы встретились, она с тревогой посмотрела на мое лицо, но ничего не сказала. Мы сидели за покрытым крахмальной скатертью столиком — их помещалось довольно много на площадке, — но место для танцев перед эстрадой еще оставалось.

— Сегодня мы, наверное, наконец, потанцуем, — сказала Людмила. — Помнишь, мы хотели однажды?

Я помнил и помнил весь тот вечер и, что она мне в тот вечер сказала, только тогда я подумал, что она говорит о чем-то другом, а теперь то, другое уже состоялось, но то, что она действительно имела в виду тогда, теперь стало невозможным.

— Я хотела бы, чтобы ты был со мной, — сказала в тот вечер Людмила, но я думал, что она хочет только, чтобы я был на ее стороне.

Я подумал так тогда, потому что еще она сказала, что, увидев меня из окна, поняла, что я тот, кто может ей помочь. Да, она увидела меня из окна своей «башни». Оттуда можно увидеть не только далеко дымящийся пейзаж, но если поглядеть вниз, то еще двор противоположного дома, мастерскую «мазилы», гараж и двух человек, разговаривающих возле черной «волги» — одним из них мог быть я. И тогда же, она как будто сама себя опровергла, сказав, что я тот, кто меньше всех этого хочет. Меньше всех хочет помочь ей? Нет, не хочет, а заинтересован — она в этом видела разницу. Тогда, сказала она, она поняла, что нужные ей доказательства находятся у меня. Да, я подумал, что ради них она готова пожертвовать всем и мной в том числе, но оказалось, что я неверно понял ее.

— Я хотела бы, чтобы ты был со мной, — сказала она.

Теперь я был с ней, но так, как понял это тогда.

Белую скатерть на круглом столе пересекали четыре крахмальные складки и, пересекаясь между собой, образовали квадрат. Тяжелая хрустальная ваза с букетом хризантем была поставлена точно посередине квадрата, но тень от цветов, не помещаясь, ломалась на складке. Официант принес заказ и окончательно разрушил симметрию. Я снял очки и положил их на скатерть.

— Я голодна, — сказала Людмила.

Я тоже успел проголодаться к этому времени. Здесь подавали все то же, что и в той новомодной стекляшке, только все было лучше приготовлено, так что некоторое время мы молчали.

— Здорово, — сказала Людмила, совершенно земным жестом приложив руку к животу.

Я улыбнулся.

Официант унес тарелки и поставил на стол вазу с фруктами. Людмила открутила от грозди виноградинку, положила в рот.

— Все хорошо, — сказала Людмила, — все будет хорошо.

Какие-то тени, мужские и женские, проскользили мимо нас к эстраде. Я откинулся на спинку стула, смотрел. Теперь я все знал о Людмиле, и здесь она была такой же, как там, на ступеньках апсиды.

— Вы попали на кладбище, — сказала она. — Искали сад, а попали на кладбище.

Это она сказала тогда. Я не склонен к ностальгии, но сейчас я с сожалением осознал, что все эти детали теперь будут существовать всегда и всегда порознь, отдельно, и у меня больше не будет повода придти туда.

— Ты сказала тогда, что хотела бы, чтобы я был с тобой, — сказал я, — теперь я с тобой.

— А тогда? — спросила Людмила. — Тогда не был?

— Был, — сказал я, — но не так, как сейчас.

— Что... тогда? — спросила Людмила.

— Тогда? — сказал я. — Тогда я, наверное, помешал бы тебе. Я был по ту сторону, — сказал я сейчас, — по ту сторону настоящего. Теперь оно прошлое.

— Но все-таки что же изменилось? — спросила Людмила.

Я не стал рассказывать ей про сеанс гипноза, виденный мной в музыкальной раковине, да и какое он имел ко всему этому отношение? Так, иллюстрация. Я просто сказал ей, что кольцо Мёбиуса разомкнулось.

— Этот берет, — спросил я, — ты специально надела его?

— Специально, — сказала Людмила, — чтобы ты увидел, что он действительно голубой.

— Кольцо Мёбиуса разомкнулось, — сказал я.

— Я хотела бы, чтобы ты был со мной, — сказала Людмила, — всегда хотела. И хотела, чтобы всегда был.

— Да, — сказал я.

— А теперь я уезжаю, — сказала Людмила, — под всеми алыми парусами, как ты сказал тогда.

— Да, — сказал я, — мои дела здесь тоже закончены. Я все успел.

Я достал из кармана конверт, положил его на стол, туда, за хрустальную вазу, на крахмальную складку, на скатерть. Людмила не смотрела на конверт. Смотрела на меня. Долго, долго смотрела на меня. Потом она протянула руку через стол. Осторожно пальцами коснулась моего лица.

— Это из-за него? — спросила Людмила.

— Нет, — сказал я, — это старые счеты. Старые счеты.

Я подумал, что я, пожалуй, еще не все успел, как сказал Людмиле, что осталось сделать еще один штрих, но это действительно были старые счеты, и ей не обязательно было об этом знать.

Музыка кончилась, и на мгновение наступила тишина. Казалось, никто не говорил и не смеялся. В тишине какие-то тени проскользили мимо нас, к своим столикам.

Мы встали. Подошли к эстраде, к музыкантам.

— Когда-то, в старые годы был такой фокстрот, «Блондинка», — сказал я трубачу. — Если вы помните...

«Мастрояни» кивнул, поклонился, топнул четыре раза ногой.