Людмила

-- Оно не принесло Симе счастья, -- продолжала старуха словно про себя, предаваясь горькому воспоминанию, -- во время венца она была уже не в своем уме, но никто не замечал этого. Думали, что от счастья она такая странная. А на другой день она никого не узнавала, и когда я пришла -- она спросила: что это за женщина, что ей нужно?.. Это был страшный, кошмарный день!.. К вечеру Симы не стало. До сих пор понять не могу, где она достала яд!..

Людмила не слушала матери, занятая своими мыслями. Венчальное платье, свадебный кортеж, венчание, свадебный бал -- целый новый мир открывался для ее фантазии. На ее лицо уже набежала тень мечтаний, глаза затянулись их матовой дымкой. Она застыла в неподвижности овладевшей ею грезы...

Мать с тревогой смотрела на нее. Точно так же задумывалась Серафима, просидевшая в девушках до тридцати двух лет. Слова толком от нее нельзя было добиться, когда она погружалась в свои мечты. Старуху пугала мечтательность Людмилы...

С этого дня грезы девушки устремились по новому пути, который, собственно, являлся только естественным продолжением старого. Она стала мечтать о том нежном периоде любовных отношений, который наступает вслед за признанием, за первым поцелуем; помолвка, обручение, обмен колец, сдерживаемая жажда близости, подавляемое желание поцелуев, объятий. Всюду невесту и жениха встречают любопытные взгляды, таинственный шепот, какая-то особая почтительность, нежная предупредительность. А эта чудесная борьба между "ты" и "вы", это сладкое, томительное ожидание дня, который увенчает золотым венцом их любовь, эти приготовления к брачному празднику и брачной жизни!.. Белое венчальное платье, белый венок на волосах и легкое облако фаты -- символ девичества, красующегося своей чистотой, нетронутой белизной невинности! Белая невеста! Белое торжество! Последний праздник девственности, открывающий девушке вторую вечность ее существования -- жизнь женщины!..

Свадебные церемонии приобрели в глазах Людмилы особенную привлекательность. Заметив на улице целый ряд карет, несшихся друг за другом с веселой, торжественной торопливостью, она останавливалась с тревожно бьющимся сердцем, следя их мягко катящуюся вереницу, заглядывая внутрь их тесных, уютных помещений, где сидели женщины и мужчины -- по три-четыре человека в каждом. Белая фата и венок на голове тотчас же указывали, кто из женщин этого кортежа -- невеста. Людмила на мгновение приковывалась взорами к этой счастливице, дождавшейся праздника своей невинности, удостоившейся золотого венца любви и брака, -- и с болью в сердце отрывалась от этого видения своих мечтаний, словно перед ней мелькала ее собственная судьба, обманувшая ее, умчавшая в этой карете ее счастье, ее торжество...

Иногда, если у нее было свободное время, она шла в ближайшую церковь, куда направлялся свадебный кортеж, и замешавшись в толпу нарядных, празднично настроенных гостей и непрошенных свидетелей чужого торжества, привлеченных простым будничным любопытством, с глубоким вниманием следила церемонию венчания, не пропуская ни одного звука, ни одного движения. Наблюдая со стороны, совершенно непричастная к чужому счастью, она мечтала о своем с лихорадочной дрожью, блаженным страхом и томящей радостью настоящей невесты, словно она сама стояла под венцом и рядом с ней был ее жених, избранник, которому она готовилась отдать свою невинность, любовь, жизнь. Она чувствовала его около себя и трепетала от этой близости, от слов брачного церемониала, отдававших ее в объятия возлюбленного, благословлявших ее на восторги неведомых наслаждений. Ее сердце падало и замирало, она стояла бледная, неподвижная, стиснув пальцы рук, затаив дыхание, уставясь большими немигающими глазами в эту, принявшую реальные формы, картину своей мечты, которой, может быть, никогда не суждено было сбыться...

VII.

Маленькая квартирка из трех комнат, где Людмила жила с матерью бесконечное число лет, в которой она свыклась, сроднилась с каждой вещью, со всеми мелочами ее скудной, обветшалой обстановки -- теперь становилась для нее темницей, не имевшей никаких -- ни радостных, ни трагических -- воспоминаний, темным склепом, где была погребена ее бесцветная юность, где суждено было ей похоронить и остальную часть жизни...

Она говорила матери:

-- Это ужасно, мама, что мы не можем куда-нибудь переехать, переменить обстановку, изменить жизнь!.. Я не могу здесь ни на что посмотреть, чтобы тотчас же не испытать тоски, отвращения, скуки! Я не нахожу себе больше места в наших комнатах, меня что-то гонит из одной двери в другую, пока я не приду в переднюю, к выходной двери. Но куда пойти дальше? Мне решительно не к кому пойти!.. Что ты думаешь об этом, мама?.. Может быть, я схожу с ума, как сестра Серафима?.. Или я пришла к той последней точке, за которой уже нечего ожидать, и мне остается только плакать или... умереть?..