Людовик XI

На первом заседании, на котором Людовик XI не присутствовал, президент Парламента Тулузы, который участвовал в большинстве переговоров с герцогом Бретонским, подробно рассказал о развитии конфликта и представил факты, на которых король основывал свои претензии на юрисдикцию над Церковью герцогства. Через два дня, 20 декабря, канцлер выступил с резкими обвинениями против герцога Бретонского, обвинив его в попрании королевских привилегий, оскорблении короля и сношении с англичанами.

Затем Людовик поднялся, чтобы обратиться к собранию. Выступая гораздо более сдержанно, чем канцлер, он заявил, что предшественники герцога никогда не заявляли претензий, которые выдвинул Франциск II, и не оспаривали справедливую власть короля. У него нет желания разорить герцога Бретонского, и он был озабочен лишь защитой прерогатив короны.

Говорю Вам, что если бы я завоевал всю его землю, вплоть до последнего замка, который не стоит этого дома, и он захотел бы вернуть мою милость и милосердие, то я сделал бы это так, что все признали бы, что я не хочу его гибели…

Однако, понимая, что для некоторых именно он, а не герцог Бретонский, является подсудимым, Людовик взялся защищать свое поведение. Чтобы вершить правосудие и изучать нужды королевства, он объехал всю страну так, как до него не делал ни один из его предшественников. Он приобрел графства Руссильон и Сердань и выкупил города на Сомме у герцога Бургундского; он трудился днем и ночью, чтобы вернуть Франции ее былую мощь. Наконец, Людовик решил похвалить принцев, без которых, по его словам, он был бы бессилен, "ибо бароны — это столпы, поддерживающие корону". Наконец, в заключение он обратился к преданности своих вассалов.

Распространилась молва, что ни один человек говорящий на французском языке не был замечен в том, чтобы говорить лучше или честнее…. По этому случаю король сказал столько красивых и честных слов, что не было ни одного, кто бы не плакал….

Реакция принцев, после обсуждения между собой, была столь же восторженной, как и реакция остальных присутствующих. Король Рене, их представитель, заявил, что все убеждены в виновности Франциска II, что все полны решимости жить и умереть на службе своему государю, и что все готовы отправиться к герцогу Бретонскому, чтобы привести его в повиновение королю. Людовик тепло поблагодарил своих баронов за верность, но поспешно отклонил последнее предложение. Несмотря на горячие заверения в преданности, с которыми выступил Рене, не было ничего на свете, чего бы Людовик хотел меньше, чем предоставить принцам возможность встретиться с Франциском II.

В холод и снег бароны и их свиты покинули Тур, чтобы разъехаться по домам. Людовик взял с собой в Амбуаз герцога Орлеанского и в ночь с 4 на 5 января этот принц-поэт, который 50 лет назад попал в плен к англичанам в битве при Азенкуре, навсегда покинул мир живых. Примерно в то же время умер человек, принц среди поэтов (возможно, в тюрьме, а возможно, на галерах, никто не знает), который был кем угодно, только не принцем ― Франсуа Вийон. Если бы они встретились, Людовик и Вийон, вероятно, очень хорошо поладили бы друг с другом. Оба они умели отличать свет от тени; их дерзкое чувство юмора постоянно приводило их к неприятностям, и вместо того чтобы подчиняться обычаям и законам своего времени, каждый из них жил по-своему, той жизнью, для которой, по его мнению, он был создан.

III

Когда Людовик отправился вверх по долине Луары в свои любимые замки, на королевство опустилось глубокое молчание — молчание принцев.

Не сохранилось сведений о том, что прочитал король на лицах своих вассалов, когда они торжественно клялись ему в верности. Он мог похвастаться тем, что относился к большинству из них с вниманием, даже щедростью, и делал все возможное, чтобы удовлетворить их интересы, когда они не противоречили интересам королевства. Людовик реабилитировал герцога Алансонского, осужденного Карлом VII. Он был особенно добр к баронам юга Франции, графу де Фуа, графу д'Арманьяку и кузену последнего, Жаку, сыну графа де Пардиака, его старого наставника, которого он сделал герцогом Немурским. Король публично отдал дань уважения Орлеанскому дому и поддерживал притязания Анжуйского. Ни для кого из них отец Людовика не сделал большего. Однако теперь дворяне королевства считали правление Карла VII золотым веком, а правление его сына — кошмаром.