Людовик XIV и его век. Часть вторая

В это же самое время голландский кавалерийский капитан по имени Оссенбрук подскакал к принцу де Конде, который, выйдя из лодки, готовился поставить ногу в стремя, и приставил к его груди пистолет. Конде тотчас рукой отвел в сторону ствол пистолета, но в это мгновение раздался выстрел и пуля раздробила принцу запястье.

И тогда французы, распаленные ранением принца де Конде и смертью герцога де Лонгвиля, бросились крушить голландцев, которые разбежались во все стороны.

Через два часа тело герцога де Лонгвиля переправили на другой берег Рейна. Чтобы тело не унесло течением, оно было привязано к лошади, так что ноги его свешивались в одну сторону от седла, а голова — в другую. Солдаты отрезали ему мизинец на левой руке, чтобы похитить его бриллиантовый перстень.

Смерть герцога де Лонгвиля произвела сильное впечатление в Париже, где о нем сильно горевали все, кроме д’Эффиа, подозревавшего об участи, которую готовил ему принц.

Король переправился через Рейн по наплавному мосту.

Оставим Людовика XIV продолжать это безрассудное завоевание, которое он предпринял из гордости, а прекратил от досады, и вернемся в Версаль.

Делая опись бумаг герцога де Лонгвиля, обнаружили его завещание. В нем, среди прочего, он оставил пятьсот тысяч ливров в наследство своему сыну, которого родила от него маршальша де Ла Ферте. Это наследство, как нетрудно понять, наделало много шума и вначале вызвало страх у г-жи де Ла Ферте, опасавшейся гнева мужа; но в дело вмешался король.

В это время Людовик XIV раздумывал о том, как узаконить детей, которых он имел от маркизы де Монтеспан и которых еще мог иметь от нее. Ребенок, оставленный герцогом де Лонгвилем, должен был оказать ему в этом большую услугу, дав повод оправдывать подобные действия в будущем.

Так что он отправил Парижскому парламенту приказ узаконить сына герцога де Лонгвиля, не упоминая имени матери; никогда прежде такое не делалось, ибо противоречило законам королевства, однако теперь это было сделано, причем Парламент не позволил себе ни малейших возражений.

В истекший период в парижских театрах были поставлены: «Мизантроп» (в пятницу 4 июня 1666 года), «Аттила» (в феврале 1667 года), «Андромаха» (10 ноября того же года), «Амфитрион» (в январе 1668 года), «Скупой» (9 сентября 1668 года), «Сутяги» (в ноябре того же года), «Тартюф» (5 февраля 1669 года), «Британию» (15 декабря того же года), «Мещанин во дворянстве» (14 октября 1670 года) и, наконец, «Баязет» (5 января 1672 года).

С первым представлением «Британика» связано одно довольно важное событие. Людовик XIV присутствовал на этом представлении и услышал болезненный упрек себе в следующих стихах:

И вот чем более всего желает он гордиться:
Что на бегах отлично правит колесницей,
Что жалкий приз его прельщает каждый раз
И черни он себя являет напоказ…[41]

С этого времени Людовик XIV дал себе слово никогда более не танцевать в балетах и сдержал его.

В том же 1672 году Лавальер еще раз попыталась оставить двор и во второй раз удалилась в Шайо.

От имени Людовика XIV за ней отправился туда Кольбер. В первый раз король поехал за ней туда сам.

Однако на самом деле лишь спустя еще два года Лавальер, удрученная всеми возможными горестями, получила, наконец, разрешение удалиться в монастырь кармелиток в парижском предместье Сен-Жак, где в возрасте тридцати лет она приняла постриг под именем сестры Луизы Милосердной и где скончалась 6 июня 1710 года, в возрасте шестидесяти пяти лет.

Удаляясь от света, покинутая любовница простилась с королем следующими стихами:

Все гибнет, все проходит, и лучшее на свете сердце
Не может полюбить раз навсегда один предмет.
Примеров вечной страсти нежной в прошлом нет,
Не стоит ждать ее и впредь, к тому ж от самодержца.

У постоянства есть законы, но все они незримы.

Поток желаний короля ничто остановить не может:
Что нравилось ему вчера, сегодня для него негоже,
И перемены эти в нем уму непостижимы!

Все ваши добрые черты, Луи, столь этим умалились!

Вы более не любите меня, и нам уже не быть вдвоем!..
Мои же чувства к вам, увы, ничуть не изменились.

Любовь, источник горьких бед моих и всех утех,

Ах, почему ты не дала ему такое сердце, как мое?
Ах, почему ты не дала мне сердце, как у всех?..