Людовик XIV и его век. Часть вторая

— Я не думаю, сударь, — сказала она, — что служила вам у ворот Сент-Антуан не хуже, чем в Орлеане; ибо оба эти деяния, столь заслуживающие, по вашему мнению, порицания, я совершила по вашему приказанию, и, если бы их нужно было повторить, я поступила бы так же, поскольку мой долг этого от меня требует. Будучи вашей дочерью, я не могу счесть возможным не повиноваться вашим приказам и не служить вам, и если вас постигло несчастье, то по этой же самой причине будет справедливо, чтобы я разделила вашу опалу и вашу злую судьбу; но так было бы, даже если бы я и не служила вам! Я не знаю, что такое быть героиней, зато я знаю, что такое иметь благородное происхождение, которое налагает на меня обязанность никогда не делать ничего, кроме великого и возвышенного. Пусть это называют как хотят; что же касается меня, то я называю это идти своим путем, ибо рождена для того, чтобы поступать только так!

Принцесса хотела уйти, но мачеха удержала ее. И тогда, обратившись снова к отцу, она сказала:

— Как вам известно, сударь, меня выгнали из Тюильри. Не соблаговолите ли вы позволить мне жить в Люксембургском дворце?

— Я с большим удовольствием позволил бы это, — ответил герцог, — но у меня нет свободных покоев.

— Однако никто здесь не откажется уступить мне свои покои! Позвольте только выбрать те, какие меня устроят.

— Но здесь нет и ни одной особы, которая не была бы мне нужна, и никто из них не съедет отсюда ради вас.

— Что ж, — промолвила мадемуазель де Монпансье, — раз вы решительно отказываетесь принять меня у себя, я расположусь во дворце Конде, где теперь никто не живет.

— О! — воскликнул герцог. — Вот этого я определенно не хочу!

— Ну и куда же, по-вашему, мне деваться?

— Куда хотите!

И с этими словами он вышел из комнаты.

Мадемуазель де Монпансье провела эту ночь у г-жи де Монмор, золовки г-жи де Фронтенак, все еще надеясь получить от отца письмо, которое позволило бы ей ехать вместе с ним; но, напротив, наутро она получила записку, уведомлявшую ее, что его королевское высочество уехал в Лимур. Принцесса тотчас же послала вслед отцу графа Холлака, состоявшего у нее на службе; он догнал герцога Орлеанского близ Берни.

— О! — сказал Гастон, увидев графа. — Рад вас видеть! Передайте моей дочери, чтобы она отправлялась в Буа-ле-Виконт и не утешала себя надеждами, какие могут подать ей господин де Бофор или герцогиня де Монбазон, послужить принцу де Конде каким-нибудь важным деянием, которое даст ей возможность поправить свои дела. Делать в Париже больше нечего, поскольку народ, который любит меня куда больше ее и ставит выше, не проявил по поводу моего отъезда никакого волнения. Так что ей следует уехать оттуда и ни на что более не рассчитывать.

— Таково и ее намерение, монсеньор, — ответил граф Холлак, — и потому принцесса, зная путь, который вы избрали, готова немедленно отправиться вслед за вами.

— Нет, нет! — воскликнул герцог Орлеанский. — Пусть она едет в Буа-ле-Виконт, как я уже сказал и повторяю снова!

— Почту за честь, монсеньор, заметить вашему королевскому высочеству, — возразил Холлак, — что это невозможно, ведь замок Буа-ле-Виконт стоит посреди открытого поля, вокруг бродят войска, которые грабят все, что попадется. Остановившись там, принцесса не сможет запасаться продовольствием; к тому же она устроила там госпиталь для тех, кто был ранен в сражении у ворот Сент-Антуан. Так что ей решительно невозможно ехать в этот замок.

— Ну что ж, — сказал герцог, — тогда пусть едет куда может, лишь бы не со мной.

— В таком случае, — предложил граф, — она поедет с вашей супругой?

— Невозможно, невозможно! — промолвил Гастон. — Моя жена вот-вот должна родить, и принцесса будет ей в тягость.

— Я должен сказать вашему высочеству, — заявил Холлак, — что, несмотря на ваше запрещение, принцесса, как мне кажется, намерена присоединиться к вам.

— Пусть она делает, что хочет, — ответил герцог, — но да будет ей известно, что если она приедет ко мне, то я ее выгоню!

Более настаивать было невозможно. Холлак вернулся и пересказал принцессе этот разговор. Герцог продолжил свой путь в Лимур, а принцесса, проявляя меньшую торопливость, чем отец, на другой день выехала из Парижа, сама не зная куда.

Мы рассказали эту историю во всех подробностях, дабы она послужила герцогу Орлеанскому извинением за то, что он одного за другим бросил Шале, Монморанси и Сен-Мара. Он вполне мог бросить своих друзей, коль скоро в подобных же обстоятельствах бросил свою собственную дочь.

Накануне вечером король вступил в Париж и посреди ликования толп отправился в Лувр, везя следом за собой одного из наших старых знакомцев, давно уже выпавшего из нашего поля зрения, Генриха де Гиза, архиепископа Реймского, победителя Колиньи, завоевателя Неаполя и пленника Испании. За две недели до этого он вернулся во Францию благодаря ходатайству принца де Конде.