Людовик XIV и его век. Часть вторая

За неделю до смерти Мазарини пришла в голову странная прихоть: он велел побрить его, закрутить ему усы и покрыть щеки румянами и белилами, так что никогда в жизни он не выглядел таким свежим и румяным; потом он сел в свой портшез, который был открыт спереди, и приказал пронести его по саду, хотя было холодно, ибо то, о чем мы сейчас рассказываем, происходило в начале марта. Это вызвало у всех сильное удивление, ибо всем казалось, что они видят сон, когда мимо них проносили в портшезе кардинала, внезапно помолодевшего, словно Эсон.

Увидев его, принц де Конде сказал:

— Обманщиком жил, обманщиком хочет умереть!

Граф де Ножан-Ботрю, этот старый шут королевы, который вскоре у нас на глазах навсегда покинет двор, где он играл роль Готье-Гаргиля, подобно тому как Мазарини играл роль Панталоне, подошел к портшезу кардинала и промолвил, как если бы его обманул весь этот маскарад:

— О, как же свежий воздух полезен вашему преосвященству! Какую большую перемену он в вас произвел! Вам следует чаще прогуливаться, ваше преосвященство!

Слова эти уязвили умирающего в самое сердце, ибо он уловил в них насмешку.

— Вернемся в дом, — обратился он к своим носильщикам, — мне стало нехорошо.

— Это заметно по вашему лицу, ваше преосвященство, — продолжал безжалостный шут, — оно у вас так покраснело!

Кардинал опустился на подушки, и его понесли в дом.

В это время на ступенях дворца случайно оказался испанский посол, граф де Фуэнсальданья; взглянув на умирающего, которого проносили мимо него, он с чисто кастильской важностью сказал своим спутникам:

— Этот сеньор очень напоминает мне покойного кардинала Мазарини.

Посол ошибся, но всего лишь на несколько дней.

Тем не менее Мазарини еще вернулся к жизни. Карточная игра, являвшаяся главным увлечением кардинала, пережила все прочие его страсти; не в силах более играть сам, он заставлял других играть у его постели; не в силах более держать в руках карты, он заставлял других делать это за него.

Такая игра шла вплоть до того момента, когда папский нунций, узнав, что кардинал уже принял предсмертное причастие, пришел даровать ему отпущение грехов. За минуту до того, как посланник его святейшества вошел в комнату, командор де Сувре, игравший за кардинала, сделал удачный ход и поспешил уведомить об этом его преосвященство.

— Ах, командор! — воскликнул кардинал. — Вы напрасно стараетесь: лежа в постели, я теряю куда больше, чем вы выигрываете за меня, сидя за столом!

— Будет вам, будет, ваше преосвященство! — промолвил командор. — Что вы такое говорите? Надо отбросить подобные мысли и с честью выйти из этого положения!

— Да, конечно, — ответил кардинал, — но только из этого положения выйдете вы, друзья мои, а я оплачу похоронные издержки.

В эту минуту в комнату вошел нунций. Увидев его, карты спрятали, и больше у постели умирающего в карты не играли.

Вечером кардиналу сообщили, что в небе появилась комета.

— Увы! — откликнулся он на эту новость. — По правде сказать, комета делает мне слишком много чести!

Папского нунция звали Пикколомини; он дал кардиналу полное предсмертное отпущение грехов, говоря с ним по-христиански милосердно и изъясняясь на латинском языке.

Кардинал ответил ему по-итальянски:

— Прошу вас, сударь, уведомить его святейшество, что я умираю его покорнейшим слугой и весьма обязан ему за отпущение грехов, которое он мне даровал и в котором, по моему ощущению, у меня есть большая нужда; препоручите меня его святым молитвам.

Он очень тихо добавил еще несколько слов, но их никто не расслышал.

После этого его соборовали.

С этой минуты придворных не впускали более в комнату умирающего, за которым ухаживал кюре церкви святого Николая-в-Полях. Войти к Мазарини могли лишь король, королева и Кольбер.

Король пришел повидаться с ним и спросить у него последних советов.

— Государь! — промолвил Мазарини. — Умейте уважать себя сами, и вас будут уважать другие; не берите себе никогда первого министра и во всех случаях, когда вы будете иметь нужду в толковом и преданном человеке, пользуйтесь услугами господина Кольбера.

Перед своей смертью кардинал решил пристроить обеих оставшихся незамужними племянниц; одна из них, Мария Манчини, бывшая возлюбленная короля, была обручена с доном Лоренцо Колонна, коннетаблем Неаполя, другая, Гортензия Манчини, — с сыном маршала де Ла Мейре, поменявшим свое имя на титул герцога Мазарини. Гортензия, которую дядя всегда держал в состоянии, близком к нищенскому, сама рассказывает о счастье, которое она испытала, когда сразу после заключения ее брака дядя пригласил ее пройти в кабинет, где среди прочих свадебных подарков оказался ларец, содержавший в себе десять тысяч пистолей золотом, то есть более ста тысяч ливров. Гортензия тотчас же позвала брата и сестру и подвела их прямо к этой сокровищнице. Они набрали себе в карманы столько пистолей, сколько там могло поместиться, а затем, когда на дне ларца осталось около трех сотен луидоров, открыли окна и стали горстями кидать монеты во двор дворца Мазарини, заставляя драться из-за них толпу оказавшихся там лакеев и крича им: