Людовик XIV и его век. Часть вторая

— Crepa adesso! Crepa! («А теперь пусть подыхает, пусть подыхает!»)

Кардинал, узнав об этой расточительности, а возможно, и об этой неблагодарности, тяжело застонал на своем смертном одре в Венсенском замке, ибо в это самое время его одолел страх почти такой же жестокий, как страх смерти.

Дело заключалось в том, что Мазарини испытывал угрызения совести из-за накопленного им богатства.

Ришелье, происходивший из благородной семьи и знатного рода, сознавал свое право на княжеское состояние, тогда как Мазарини, сын рыбака, человек ничтожный, выскочка, удивлявшийся собственному богатству, в минуту смерти с ужасом обнаружил, что ему предстоит оставить своим родственникам более сорока миллионов.

Правда, его духовник, славный монах-театинец, ужаснувшийся этому огромному богатству, в котором как в грехе признался на исповеди Мазарини, без обиняков сказал ему:

— Монсеньор, вы будете прокляты, если не возвратите неправедно нажитое богатство!

— Увы, святой отец, — ответил Мазарини, — все это я получил по милости короля.

— Пусть так, — продолжал театинец, который не позволял сбивать себя с толку словесами и никогда не шел на сделки со своей совестью, — но следует отличать то, что дал вам король, от того, что вы присвоили себе сами.

— Ах! — воскликнул кардинал. — Если так, то придется возвратить все!

Потом, подумав с минуту, он сказал:

— Пусть позовут ко мне господина де Кольбера: он найдет средство все уладить.

Кольбера позвали. Как известно, это был ставленник кардинала, и именно его министр особо рекомендовал королю.

Кольбер явился. Мазарини рассказал ему о своем затруднительном положении, и Кольбер дал кардиналу совет с целью примирить угрызения совести умирающего с его желанием не выпускать свое несметное богатство из рук семьи. По мнению Кольбера, кардиналу следовало сделать на имя короля дарственную на все свое состояние, которую Людовик XIV по своему королевскому великодушию непременно должен был тут же уничтожить. Этот выход понравился кардиналу, и 3 марта он сделал дарственную запись на имя короля. Но прошло три дня, а король так и не вернул дарственной. Кардинал пришел в отчаяние и, ломая руки, восклицал:

— Несчастная моя семья! Увы, она останется без куска хлеба!

Наконец 6 марта Кольбер с великой радостью принес кардиналу его дарственную запись, от которой король отказался, позволив умирающему располагать всем своим имуществом так, как ему заблагорассудится.

— Ну вот, отец мой! — обратился Мазарини к своему строгому духовнику, показывая ему дарственную запись, отвергнутую королем. — Осталась ли теперь у вас еще какая-нибудь причина не давать мне отпущение грехов?

У славного театинца не было больше никаких причин для этого, и он отпустил умирающему его грехи.

Тогда кардинал достал из-под подушки заготовленное заранее завещание и вручил его Кольберу.

В это время кто-то тихо постучал в дверь. Поскольку входить в комнату кардинала запрещалось, Бернуин вышел, чтобы выставить посетителя вон.

— Кто это был? — спросил Мазарини камердинера, когда тот вернулся.

— Это был, — ответил Бернуин, — президент Счетной палаты, господин де Тюбёф. Я сказал ему, что ваше преосвященство никого не принимает.

— Ohime![14] — воскликнул умирающий. — Что ты наделал, Бернуин! Он же мне должен! Наверное, он принес мне деньги! Верни его скорее, верни!

Бернуин побежал за г-ном де Тюбёфом и привел его к кардиналу.

Мазарини не ошибся: г-н де Тюбёф принес деньги, проигранные им в тот раз, когда, напомним, командор де Сувре поздравлял кардинала с удачей.

Кардинал очень ласково встретил честного игрока, с такой точностью исполнявшего свои обязательства, принял от него долг, составлявший около ста пистолей, и попросил принести шкатулку с драгоценными камнями. Когда ее принесли, кардинал спрятал деньги в одно из ее отделений, а затем стал перебирать одну за другой все свои драгоценности.

— О! — промолвил Мазарини, предаваясь этому занятию, которое было его любимым удовольствием. — О, господин Тюбёф, вы прекрасный игрок!

Тюбёф поклонился.

— Я дарю госпоже Тюбёф, — продолжал Мазарини, — я дарю госпоже Тюбёф…

Президент Счетной палаты подумал, что в память о выигранных у него деньгах Мазарини хочет подарить ему какой-нибудь красивый алмаз, и с улыбкой посмотрел на кардинала, как бы помогая словам вырваться из его уст.

— Я дарю госпоже Тюбёф… — продолжал Мазарини. — Короче, скажите госпоже Тюбёф, что я передаю ей привет.

С этими словами он закрыл шкатулку и отдал ее Бернуину.

Что же касается г-на Тюбёфа, то он ушел, стыдясь того, что хотя бы на одно мгновение мог подумать, будто Мазарини способен подарить что-нибудь другому.

На другой и на третий день больному становилось попеременно то лучше, то хуже, но хорошие минуты становились все короче, а плохие все длиннее.

Вечером 7 марта королева пришла навестить умирающего, но он так страдал, что Кольбер, дежуривший в коридоре, сказал ей, что, вероятно, кардинал не переживет этой ночи.

Однако Кольбер ошибся: Мазарини не умер не только в эту ночь, но и на следующий день; правда, к вечеру у него началась ужасная агония.