Людовик XIV и его век. Часть вторая

Пока длилось путешествие короля и шли приготовления к его свадьбе, в Англии произошли важные события. За два года до этого, 13 сентября 1658 года, умер Кромвель, а 19 мая 1660 года французский двор, находившийся тогда в Сен-Жан-де-Люзе, узнал, что сын Карла I восстановлен на престоле. Это был тот самый принц Уэльский, который, как мы видели, был так влюблен в мадемуазель де Монпансье и которому Гастон отказал в руке своей дочери по причине его зависимого положения при французском дворе.

Тем временем здоровье кардинала Мазарини, уже давно подорванное, ухудшалось с каждым днем. Разбитый усталостью после переговоров, он ощутил в Сибуре первые признаки болезни, которая и стала причиной его смерти.

Как-то раз, войдя в спальню кардинала в тот момент, когда вокруг его постели собралось несколько придворных, королева подошла к его изголовью и поинтересовалась у него, как он себя чувствует.

— Плохо, государыня, — ответил Мазарини.

И, откинув одеяло, добавил:

— Взгляните, государыня, на эти ноги, которые никогда не имели покоя, чтобы доставить его Франции!

И действительно, ноги кардинала, которые он с такой странной откровенностью показывал, были до такой степени мертвенно-бледными и настолько испещрены белыми и фиолетовыми пятнами, что королева, видя его в таком плачевном состоянии, не смогла удержаться, чтобы не вскрикнуть и не пролить несколько слезинок.

«Ибо, — говорит Бриенн, — он был похож на Лазаря, вышедшего из своего гроба».

В Фонтенбло, куда кардинала доставили в дорожных носилках, в которых он теперь постоянно лежал, у него случился новый припадок. Все полагали, что обострение подагры было вызвано ваннами, которые он принимал. У него начались судороги, жар и даже бред. В одну из таких минут к нему пришел за советом король.

— Увы, государь! — ответил министр. — Вы спрашиваете совета у человека, пребывающего в бреду!

Так что в Лувр кардинал возвратился совершенно больным, но, тем не менее, он решил дать там королю великолепный балет. По его приказу в галерее с портретами королей были установлены декорации из колонн, обтянутых золототканной миланской полупарчой красного и зеленого цветов, как вдруг внезапно вспыхнувший пожар уничтожил расписанный Фремине плафон с изображением Генриха IV в виде Юпитера, сокрушающего титанов, а скорее, Лигу, и истребил все портреты королей, принадлежавшие кисти Жане и Пурбуса.

Этот пожар стал для кардинала новым ударом. Поддерживаемый капитаном гвардейцев, Мазарини покинул свою спальню, где он подвергался опасности сгореть заживо; его била дрожь, он был подавлен, и лицо его казалось таким бледным, а скорее, таким помертвелым, что все, кто увидел его в таком состоянии, сочли его человеком конченым.

За спиной у него сгорели все его покои.

Кардинала перенесли в его собственный дворец. К больному вызвали Гено, его медика. Это был тот самый Гено, о котором Буало позднее скажет:

Гено, верхом несясь, прохожих грязью обдает.[13]

Врач созвал одиннадцать своих коллег и после совещания, которое было названо консультацией двенадцати врачей, вошел к кардиналу и сказал ему:

— Не стоит успокаивать вас, ваше преосвященство! Наши лекарства могут продлить вашу жизнь, но они не могут устранить причину недуга, и вы наверняка умрете от этой болезни, хотя случится это не так скоро. Так что приготовьтесь, монсеньор, к этому страшному переходу. Я полагаю своим долгом прямо сказать это вашему преосвященству, и если мои коллеги говорят иначе, то они вас обманывают! Я же считаю себя обязанным говорить вам правду!

Кардинал выслушал приговор гораздо спокойнее, чем можно было ожидать; но, взглянув на своего врача, он спросил его:

— Гено! Поскольку вы настроились говорить мне правду, то выскажите ее до конца: сколько дней мне осталось жить?

— По крайней мере, два месяца, — ответил Гено.

— Этого достаточно, — промолвил кардинал. — Прощайте, Гено, и приходите повидать меня почаще. Я признателен вам так, как можно быть признательным другу. Воспользуйтесь тем немногим временем, что у меня осталось, и увеличьте свое богатство, а я, со своей стороны, употреблю его на то, чтобы воспользоваться вашими благотворными советами. Прощайте еще раз и подумайте о том, что я могу сделать для вашей пользы!

С этими словами кардинал заперся в своем кабинете и начал готовиться к смерти.

Однако временами эта кажущаяся покорность судьбе исчезала, и маска героя уже не настолько плотно прикрывала умирающего, чтобы из-под нее не проглядывали черты человека.

Как-то раз его секретарь Бриенн, сын Ломени де Бриенна, к которому он должен был испытывать немалую благодарность за свой приход к власти в качестве министра, находился в галерее, где кардинал разместил лучшие свои картины, статуи и вазы; внезапно Бриенн услышал шарканье туфель, сопровождавшееся затрудненным дыханием, и, догадавшись, что это идет больной, спрятался за великолепным стенным ковром, выполненным по рисункам Джулио Романо и принадлежавшим прежде маршалу де Сент-Андре.