Людовик XIV и его век. Часть вторая

Принцесса удалилась, попросив передать привет принцу и засвидетельствовать ее горячее желание как можно скорее увидеться с ним. Однако принц ответил ей, что он не отважится явиться к ней до того, как побывает у герцога Анжуйского; так что его визит к ней состоялся лишь на другой день. Впрочем, принц де Конде был принят при дворе так, словно никогда его не покидал, и король дружески разговаривал с ним обо всем, что тот делал как во Франции, так и во Фландрии, причем выслушивал его так благожелательно, будто все эти деяния совершались ради служения ему самому.

Одни лишь дамы нашли, что принц де Конде чрезвычайно переменился, и, поскольку в те времена дамы были особенно любопытны, им захотелось выяснить причину этой перемены; принц ответил, что кровопускания, которые делал ему во время его последней болезни Гено, настолько ослабили его, что он еще не пришел в себя.

Дамам пришлось удовольствоваться этим оправданием.

Спустя несколько дней после возвращения принца де Конде стало известно о смерти герцога Орлеанского, скончавшегося в Блуа 2 февраля 1660 года, после непродолжительной болезни, на пятьдесят втором году жизни.

Мы старались как можно правдивее обрисовать характер герцога Орлеанского, наблюдая за ним во всех его попытках поднять бунт и во всех проявлениях свойственного ему малодушия, которые за этим следовали. Все, кто доверился ему, пострадали из-за него и ради него: одним досталось изгнание, другим — тюрьма или смерть. Однажды он подал руку принцу де Гемене, чтобы помочь ему спуститься с помоста, на который тот поднялся во время какого-то празднества.

— Ах, монсеньор, — заметил принц де Гемене, — благодарю вас тем более, что я первый из ваших друзей, кому вы помогаете спуститься с эшафота!

Гастон Орлеанский был очень горд и снимал шляпу только перед дамами. Как-то раз, будучи еще ребенком, он приказал бросить в канал Фонтенбло одного дворянина, который, по его словам, не выказал ему должной почтительности. Однако королева-мать, Марии Медичи, пригрозив сыну розгами, потребовала, чтобы он извинился перед этим дворянином.

Гастон Орлеанский постоянно жаловался на недостатки своего воспитания и говорил, что проистекают они от того, что в воспитатели ему дали лишь турка и корсиканца. Турком он называл г-на де Брева, который так долго жил в Константинополе, что сделался совершенным магометанином, а корсиканцем — г-на д’Орнано, внука знаменитого Сампьеро, убившего в Марселе свою жену Ванину д’Орнано.

Однажды, во время его утреннего выхода, на котором присутствовало большое число придворных, у него пропали очень дорогие часы. Он пожаловался на это, и кто-то воскликнул:

— Надо закрыть дверь и всех обыскать!

— Напротив, — ответил принц, — поскольку у меня нет желания выяснять, кто здесь вор, выпустите всех, ибо часы эти с боем, и, стоит им начать бить, как они выдадут того, кто их себе присвоил!

В юности герцог Орлеанский очень любил одну девушку из Тура по имени Луизон и дарил ей дорогие подарки; но однажды королю Людовику XIII стало известно, что эта барышня делит свою благосклонность между его братом и бретонским дворянином д’Эпине, фаворитом принца. Едва узнав эту скверную новость, король, как это было ему свойственно, тотчас передал ее тому, кому она могла быть более всего неприятна. Принц, который, при всей своей недоверчивости, до этого времени ни о чем не подозревал, тотчас помчался к красавице и заставил ее во всем признаться. Затем он вернулся к королю и спросил у него совета по поводу этой истории. Король, который в то время был влюблен в мадемуазель де Отфор и ревновал ее, посоветовал ему дать приказ убить соперника.

— Однако, — добавил король, — неплохо было бы узнать мнение кардинала на этот счет.

К счастью для д’Эпине, кардинал, которому не нравилось, что вельможи пристрастились убивать своих слуг, не согласился с мнением короля. Но от судьбы не уйдешь: изгнанный из Франции, этот дворянин отправился в Голландию и стал там любовником принцессы Луизы Богемской. Но Луизы явно приносили несчастье бедному д’Эпине. Младший из братьев принцессы, Филипп, убитый позднее в сражении при Ретеле, подкупил восемь или десять англичан для того, чтобы они напали на д’Эпине, когда тот будет выходить от французского посланника; в итоге англичане нанесли ему столько ударов, что, по словам Таллемана де Рео, их шпаги скрещивались внутри его тела.