Людовик XVI и Революция

То же самое он совершил и в 1760 году в битве при Корбахе, где маршал де Брольи во главе своей дивизии вступил в бой, не дожидаясь подхода графа де Сен-Жермена, оказался разгромлен и был обязан своим спасением и спасением своей армии лишь этому новоявленному Ксенофонту, которому было поручено прикрывать отступление и командовать всеми арьергардными войсками. К несчастью, заслуга в спасении армии не уравновесила его вину в том, что эта армия подверглась опасности; графа де Сен-Жермена упрекали за то, что он пришел чересчур поздно, и высказывались утверждения, что он мог прийти раньше.

Подобные слухи распространяли маршал де Брольи и граф де Брольи, которые были не прочь переложить на кого-нибудь другого ответственность за этот разгром. Такие обвинения были несправедливы, и граф де Сен-Жермен написал маршалу отчаянное письмо по этому поводу. В своем письме он попросил разрешения оставить службу и, несмотря на то, что маршал дал ему удовлетворение, удалился, не дожидаясь приказов министра, в Ахен, оттуда подал в отставку со своих должностей и отослал во Францию свою красную орденскую ленту, а затем заключил договор с королем Дании.

Как мы рассказывали выше, на службе у этого государя, более признательного, чем король Франции, ему удалось скопить сумму в сто тысяч экю, которую он поместил у гамбургского банкира.

Когда королевская милость отыскала графа де Сен-Жермена, его застали в саду: он прогуливался там в рединготе и подбитой мехом шапке.

Новость чрезвычайно удивила старого воина.

— О, — воскликнул он, — так обо мне еще думают!

И, не слишком полагаясь на фортуну, которая была известна ему как с хорошей, так и с плохой стороны, и желая немедленно занять свою новую должность, он отправился в Версаль, где мы и увидим его в следующих главах нашего повествования.

Раз уж мы заговорили о военном ведомстве, упомянем здесь о производстве в маршалы семи генералов, имевшем место в марте 1775 года.

Семью генералами были герцог д’Аркур, герцог де Ноайль, граф де Николаи, герцог Фиц-Джеймс, граф де Ноайль, граф дю Мюи и герцог де Дюрас.

Все это было названо производством в маршалы семи смертных грехов.

Герцог д’Аркур олицетворял Лень, герцог де Ноайль — Алчность, граф де Николаи — Чревоугодие, герцог Фиц-Джеймс — Зависть, граф де Ноайль — Гордыню, граф дю Мюи — Гнев, герцог де Дюрас — Похоть.

Это производство в маршалы навлекло на его величество следующую эпиграмму:

Ликуй, француз, забудь про горе и печали,
Пусть ужасы войны твое не мучают сознанье!
Пугливы маршалы, кому Луи дал это званье:
Не зря нам мир навек они пообещали.

Кроме того, один из этих маршалов, герцог де Дюрас, тот самый, что олицетворял Похоть, был в это же самое время избран в Академию; как обычно, выбор бессмертных выглядел странным; все тщетно искали лазейку, через которую генерал проник туда, и в итоге основания, на каких он получил маршальский жезл и академическое кресло, были объяснены в следующих стихах:

Раз к богу брани, как и к богу рифм, Дюрас
Воззвал едва ли не в один и тот же час,
Потребовав награды за подвиги в войне
И дар литературный, известный всей стране.
К желанью благородному сердечно отнесясь,
Ему пошли навстречу боги, как будто сговорясь.
Промолвил Феб: «Я маршальский тебе дарую чин»,
А Марс местечком в Академии сей поддержал почин.

Что же касается самой Академии, то насмешники воспользовались случаем, заметив, что г-н д'Анжвилье, директор и главный распорядитель Королевских построек, приказал засеять травой всю эспланаду Лувра, между дворцом и церковью Сен-Жермен-л'Осеруа, перед входом в зал Академии. Такая предусмотрительность показалась разумной, и однажды утром Академия получила в свой адрес следующую эпиграмму:

Любимцам муз французских, кто б что ни говорил,
Граф Данжвилье надежно обеспечил тыл:
Пред их дверьми велел взрастить он луг,
Чтоб там пастись они могли без лишних мук.

Насколько мы можем вспомнить, г-н де Дюрас унаследовал кресло Беллуа, автора «Баярда» и «Осады Кале».

За некоторое время до этого один их образчиков восемнадцатого века, переданных им по наследству веку девятнадцатому, аббат де Латтеньян, умер, распевая, как он это делал всю жизнь. Вот его последние стихи. Прежде такое называли лебединой песней. Бедные лебеди, как же их оклеветали!