Но теперь, вне всякого сомнения, у читателя возникает вопрос, почему же король, никогда не имевший физической близости со своей женой, так радовался этому отцовству.
Тот же пасквиль берет на себя труд ответить на эту загадку:
И в самом деле, г-н де Морепа был единственным человеком, способным вывести королеву из ее затруднительного положения. Король, как мы уже говорили, страдал мужским бессилием лишь вследствие несущественного физического изъяна[6]
. Легкая и короткая хирургическая операция могла вернуть ему способности, которые не торопил его отвоевать присущий ему холодной темперамент. Господин де Морепа мог убедить короля, что это необходимо для государственной пользы, и добиться от него согласия на операцию, чтобы сохранить корону не только для королевской семьи, но и для потомства. Именно этого и хотела от г-на де Морепа королева; именно о таком разговоре с королем она просила его и в итоге добилась своего.Старый министр должен был одержать победу в подобных переговорах; и действительно, проявив в беседе с Людовиком XVI свое обычное красноречие, он добился полного успеха: король решился на рассечение уздечки.
Как раз через несколько дней после этой операции королева сможет сказать г-же Кампан, войдя к ней:
— Обнимите меня, дорогая; наконец-то я королева Франции!
И в самом деле, с этого момента начинается влияние, которое королева возымела на своего супруга. Таким образом, век женщин продолжился: Людовик XIV умер, в течение тридцати лет подтачиваемый г-жой де Ментенон; у Людовика XV пятьдесят пять лет царствования прошли под властью трех фавориток: г-жи де Шатору, г-жи де Помпадур и г-жи дю Барри; и, наконец, Людовик XVI, в течение четырех лет избегавший влияния женщин и взамен этого подчинявшийся г-ну де Морепа, у нас на глазах попал под влияние Марии Антуанетты, от которого ему уже не суждено было освободиться и которому, словно губительному провожатому, предстояло привести его к эшафоту.
Кстати сказать, все, что мы сейчас сообщили о беременности королевы, а также о клевете и злословию по этому поводу, было тогда настолько общеизвестно, что прямо в церкви, перед крестильной купелью, граф Прованский, брат короля, счел возможным намекнуть на сомнительность его отцовства.
Граф Прованский держал новорожденную принцессу над купелью, изображая короля Испании. Великий капеллан Франции спросил его, какое имя он желает дать маленькой принцессе.
— Но мне кажется, господин капеллан, — промолвил граф Прованский, — что вы поменяли местами статьи ритуала: вначале вам следует спросить, является ли ребенок, о котором вы говорите, законной дочерью короля и королевы.
Вняв этому замечанию, великий капеллан задал вопрос, от которого вначале счел возможным воздержаться, и граф Прованский, слегка кивнув с присущей только ему улыбкой, ответил:
— Да.
Что же позволено было говорить остальным, если деверь королевы в присутствии всего двора решился на подобное оскорбление!