Люк Скайуокер и тени Миндора

– Н-но ведь… – Слова неожиданно иссякли, и Шиса смог только выразительно махнуть рукой, указывая на военные действия, которые разворачивались за бортом. – Нас уже отрезали и вот-вот прижмут к планете…

Лэндо повернулся к нему с удивительно благостной улыбкой на лице:

– Ты так думаешь?

– Генерал! – прервал их разговор связист, не сводящий глаз с экрана. – Есть визуальное подтверждение: значительное количество астероидов подошли к звезде. Вхождение в корону через… три минуты, сэр!

Калриссиан кивнул:

– А вспышки?

– Уже начались, сэр. Согласно показаниям датчиков, через двенадцать минут их активность достигнет пика, и тогда с излучением не справится ни один щит-отражатель в системе. А потом через час, может быть, чуть меньше, мы все изжаримся…

– Ну что же, все ясно, – бросил генерал. – Приказ всем кораблям – выйти из боя и переместиться на ночную сторону Миндора, а затем выпустить спасательные капсулы. Разбойной эскадрилье – взять еще две эскадрильи и прикрыть капсулы…

– Лэндо, ты должен послать в бой моих мандалорцев! Не то это будет настоящая резня…

– Нет, не будет.

– Три эскадрильи не смогут защитить такое множество капсул, а эти ненормальные не берут пленных!

– Неважно, – заявил Калриссиан. – Пусть себе взрывают капсулы – будет им чем заняться.

– Что?

– Мы запустим только капсулы, понимаешь? Порожняком. – Лэндо покачал головой. – Ты что, решил, что я отошлю свои силы подальше от плохишей на другую сторону планеты? Только не я, друг мой.

– Но тогда… – Фенн уставился в иллюминаторы, неожиданно призадумавшись. – Все, я понял: на ночной стороне нас укроет от вспышек на солнце сама планета… А потом мы снизимся настолько, что нас защитит атмосфера, и вернемся обратно… Но если ты намерен привести крупные корабли к этой вулканической базе, тебе сначала нужно обезвредить их наземную артиллерию – турболазеры, ионные пушки… И в особенности – то гравитационное орудие. Как ты собираешься это сделать?

– Скорее всего, будет трудно. – Калриссиан по-прежнему широко улыбался. – Ты случайно не знаешь, где я могу разжиться, положим, пятью-шестью сотнями мандалорских суперкоммандос?

Шиса моргнул, потом моргнул снова и вдруг обнаружил, что его губы расплываются в не менее лучезарной улыбке.

Глава 12

Сознание пока и не собиралось возвращаться, но Люк знал, что происходит что-то дурное.

Он чувствовал… холод.

Невозможный холод. Ему было очень холодно пару лет назад, на Хоте, и тогда он был на волосок от того, чтобы замерзнуть до смерти, пока его не нашел Хан, – но сейчас все было по-другому. По телу расползались оцепенение и слабость, и становилось невозможно пошевелить ни одной мышцей. Но этот холод не сделал его нечувствительным: Люк ощущал, как маленькие кристаллики с острыми гранями – обжигающе холодные, студеные, как сжиженный воздух, – врастали в его тело через поры, становясь нитями-двойниками его нервов.

И с приходом холода повисла тишина, с какой не сталкивается ни одно живое существо.

Тишина ощущалась физически; это было не просто отсутствие всякого внешнего звука, но отсутствие даже понятия о звуке. Не слышалось ни движения воздуха в дыхательных путях, ни пульсации крови в артериях, ни малейшего биения сердца, ни даже самого слабого ощущения вибрации, давления или прикосновения к коже.

Но холод и тишина объяли его не только телесно – они проникли даже в его сны.

Люку снилось, что он долго-долго и неподвижно, точно превратившись в ледяную статую, смотрит в пустое пространство, и ничего не происходит. Часы складываются в годы, годы растягиваются в бесчисленные тысячелетия, и звезды одна за другой гаснут. А он ничего не может сделать, потому что делать попросту нечего. Можно только наблюдать, как умирают звезды.

И на их месте не оставалось ничего, даже пустоты… Оставался только он, пустая оболочка, парившая там, где не было ровным счетом ничего: ни мыслей, ни ощущений. Оболочка, застывшая в этом положении навеки. Почти.

Его первая за миллион лет мысль просачивалась к нему в мозг в течение десятилетий. «Усни. Всему конец. Остается только спать».

Вторая мысль, напротив, последовала за первой мгновенно. «Подожди-ка… За меня думает кто-то другой!»

И это означало, что он тут, в конце Вселенной, не один.

Даже в ледяном холоде вечности Сила все равно была с ним. Он открылся первой мысли, которая твердила о сне, и поместил ее в свой центр бытия, где Сила вела и поддерживала его и где он мог исследовать эту мысль, покрутить ее так и этак, точно камень в руках.

У этой мысли был вес и своя структура: она напоминала отчего-то слишком плотный кусок вулканического базальта с урановой сердцевиной, поверхность которого казалась сложенной из камней-голышей, будто раньше она была мягкой и тягучей, а затем кто-то покатал его по мелкому гравию. Тогда юноша позволил Силе обострить его восприятие до предела, увеличить его концентрацию, и пришло понимание того, что все до единого голыши когда-то были личностями – человеческими или околочеловеческими, – которые встроили в матрицу мерзлого камня.