Лютая охота

Повсеместно собирались всяческие собрания и совещания. В Бово, в Генеральной дирекции Национальной полиции, в Генеральной дирекции гражданской безопасности и в антикризисном управлении в Азниере; в Управлениях департаментов гражданской безопасности, в Региональных службах уголовной полиции и даже в Елисейском дворце окна горели ночи напролет. Повсюду сновали обеспокоенные сотрудники в поисках очередных новостей. И все их движения выглядели замедленными, словно их придавила административная машина, не готовая к кризисным временам. Все опасались, что смесь пандемии и кризиса общественной безопасности окажется взрывчатой в условиях общей нестабильности. Все опасались, как бы эти вспышки пожара не распространились на другие слои населения, измученные ущемлениями в правах и страхом за завтрашний день. Все могло только ухудшиться, и страна в ближайшее время могла совсем выйти из-под контроля.

Самира осторожно отодвинула штору. Тип, стоявший внизу, даже не пытался прятаться. Совсем как она сама возле дома Лемаршана.

Она поставила машину так, чтобы ее было хорошо видно. К тому же дорога отсюда не вела ни к какому другому дому.

Красные палочки будильника на ночном столике показывали 1:23.

Лежа на перине широкой кровати, она глядела в потолок, прекрасно видный, потому что ночь выдалась ясная. С потолочной балки свисала барочная люстра. Как почти вся мебель, она была куплена на барахолке.

Самира лежала не раздеваясь. Учитель ушел от нее полчаса назад. Он пожелал ее связать, а потом заняться любовью, но у нее не было настроения. Она размышляла о том, поймут ли когда-нибудь эти начальственные шишки, что происходит за пределами их мира, в реальной жизни.

Что полицейские в этой стране отныне предоставлены самим себе. Что они доведены до крайности. Что они – последняя сдерживающая сила, последняя плотина, которая вот-вот рухнет. И если она рухнет, вся организованная преступность, все бандиты и грабители, все эти поставщики хаоса и мрака воцарятся здесь, как когда-то воцарились в Рио-де-Жанейро, в Тихуане или в Кейптауне. И мир станет невозможен. Ни для кого. И справедливости тоже не будет. Нигде.

Легкий меланхолический голос Рози Томас зазвенел в ночи: «The One I Love»[59].

Странно, что ей так нравилась песня, настолько не подходившая к ее собственной реальности. «Тот, кого я люблю»… И она спросила себя, сможет ли когда-нибудь кого-то полюбить так, как о том поется в песне.

И сможет ли кто-нибудь так же полюбить ее.

Ответ она знала.

Воскресенье

49

Он поставил машину в сотне метров и дальше пошел пешком. Утро стояло ясное, и город выглядел спокойно. Однако следы ночных событий еще виднелись то здесь, то там: поломанная мебель, искореженная автобусная остановка, сожженные мусорные мешки и остовы обгоревших автомобилей.

Подходя к низким жилым строениям, Сервас вспомнил разговор с Эмилем Айо, архитектором, строившим Большой пограничный столб в Гриньи и Башни-облака в Нантерре. В интервью, которое он дал в восьмидесятые годы, он объяснял, что в задуманном им городе в Шантлу-ле-Винь плотность населения будет шестьдесят домов на гектар. Он явно был доволен и заявлял: «Я за плотную городскую застройку».

«Когда целое поколение архитекторов оказывается повинно в городских бедах, это пугает», – подумал Мартен.

По дороге он размышлял о том, что в эпоху больших кафедральных соборов всем тоже хотелось, чтобы каждый собор был выше предыдущего: Шартрез, Реми, Амьен, Мец, Бове… Бове нужен был собор выше, чем в Амьене, но там дважды обвалился свод, и собор так и остался недостроенным. Эта неудача отчасти ознаменовала конец готики. Так было всегда. Идеология, сознательно или бессознательно, доводила до абсурда изначально разумную цивилизацию.

Как и в прошлый раз, застекленная дверь гостиной была блокирована в открытой позиции, и Сервас не стал дожидаться лифта.

Он посмотрел на часы и нажал кнопку звонка. 9:10. Воскресное утро. Скорее всего, она уже проснулась. Он и раньше не велел Кацу идти сюда одному, когда отправлял его опечатать комнату Мусы, однако после ночных событий любое появление полицейского в квартале могло спровоцировать новую вспышку насилия, а потому он решил отправиться сюда потихоньку.

– В чем дело? – раздался за створкой двери женский голос.

– Мадам Сарр, это майор Сервас, – сказал он внятно, но негромко, чтобы не привлечь внимания соседей. – У меня новости, касающиеся расследования гибели Мусы

Он услышал, как звякнула цепочка, потом в двери повернули ключ. Дверь чуть приоткрылась, и она с недоверием уставилась на Серваса сквозь щель. Но она, видимо, помнила, что он помог ей, потому что распахнула дверь и провела его в гостиную.

– Хотите что-нибудь выпить?

– Спасибо, кофе, если можно.

Она вышла в кухню. В квартире было тихо, в доме тоже. Она поставила перед ним чашку на блюдечке и сахарницу и села с другой стороны низкого столика.

– Мадам Сарр, – сразу начал он, – у нас есть доказательство, что ваш сын невиновен, что он не насиловал ту девушку.

Он увидел, как сразу сморщилось и постарело ее лицо.