Лютер Бербанк. Садовод-чудотворец

Бербанк первый (одновременно с Мичуриным и независимо от него) в таком большом масштабе и так талантливо и целеустремленно нашел практическое применение дарвинизму. Дарвиновская теория объясняла развитие растительного мира, с ее помощью Бербанк нашел способы его изменить.

Было бы совершенно неправильно считать бербанковскую работу только огромным рядом многочисленных опытов практика, безразлично относящегося к научной теории. Внешне действительно создается впечатление, что Бербанк отрицал научное знание и доверялся только своей практике. Из того, что он не скрывал своего пренебрежительного отношения к естественникам-белоручкам, к ученым бездарностям, которые не продвигают науку, а задерживают ее движение, на тысячу ладов перетолковывая чужие открытия и мысли, видно только его глубокое уважение к подлинному научному знанию. Он презирал с такой же силой «озолоченное мещанство» различных авторитетов от официальной науки, больших и малых, с какой у нас в старой России умел их клеймить только К. А. Тимирязев. И не вина Бербанка, что он в свое время считал подлинным ученым, у которого не переставал сам учиться, только Дарвина. Это не значило, что Бербанк не прислушивался внимательно ко всякой научной мысли, не разбирался в каждом факте научных данных, какие только ему удавалось узнавать. Он жадно искал знания и рад был всякому дельному замечанию, готов был учиться у каждого, кто мог ему помочь осмыслить его работу, разобраться в непонятном явлении. И разве недостаток, а не большое достоинство Бербанка, ставящее его в ряды передовых исследователей, целеустремленный критический отбор нужных ему в работе действительно научных данных, уменье быстро оценить пригодность каждого нового факта и мысли, полученной от любого научного работника? Понятно, не всякий научный факт или даже обобщение могут и должны быть непосредственно приложимы к практике. Это было бы нелепостью и дикостью. Но в том случае, когда тот или иной факт или обобщение предлагаются для объяснения практики, они должны целиком отвечать своему назначению. Иначе они теряют всякий не только практический, но одновременно и чисто научный смысл.

Что он мог извлечь из современного ему знания для разработки своих селекционных тем и опытов? Только то, что можно было получить у Дарвина. Понятно, ему нужна была очень большая сумма знаний о природе как материал для предварительного естественно-исторического образования. И Бербанк эти знания приобретал. Специальные научные работы по генетике, физиологии растений и другим смежным дисциплинам (в современном Бербанку состоянии) могли быть полезны ему только в последнее десятилетие его работ, да и то для объяснения опытов, а не их осуществления. Заслуги Бербанка перед наукой были отмечены присуждением ему почетных докторских званий и т. п. Но цеховые представители науки не считали Бербанка «своим», и он никогда не состоял «действительным членом» научно-исследовательских учреждений, штатным исследователем, да и не мог стать им — слишком велика, своеобразна и плодотворна была работа Бербанка в живом синтезе теории и практики, чтобы ее можно было втиснуть в рамки какого-либо научно-исследовательского учреждения Америки его времени. Бербанк шел одиночкой совершенно оригинальным научно-творческим путем за свой страх и риск.

В 1905 г., когда имя Бербанка гремело по всему миру, известнейший в Америке институт Карнеги ассигновал 100000 долларов (на 10 лет) для частичного покрытия расходов Бербанка с тем, чтобы освободить его от необходимости вести коммерческое садоводство, и главным образом на организацию записей бесчисленных опытов Бербанка и научной их регистрации. Одним из условий этого ассигнования была помощь Бербанка научным сотрудникам института, прикомандированным для изучения его работ. Бербанк очень неохотно согласился на сделку с институтом Карнеги, и его опасения оправдались. Прикомандированные к нему научные сотрудники не могли в Санта-Розе и Севастополе шагу сделать без объяснений самого Бербанка. И он терял бесполезно много времени; кроме того, на содержание прикомандированных молодых ученых едва хватало ежегодного ассигнования, выдававшегося институтом Бербанку, и он вынужден был попрежнему сам изыскивать средства для своих расширявшихся из года в год опытов. Ученые, изучавшие методы и работу Бербанка (Холл и др.), оказывались в очень затруднительном положении. Огромная работа Бербанка не имела строго научного документально точного учета. Груды записных книжек Бербанка — его черновые записи — были понятны только ему самому. Времени для подробных объяснений и справок у Бербанка, вечно занятого своими опытами; не было, да и не всегда он умел объяснить точно и правильно то, что было верно по наблюдению и практическому решению. У него трудно было учиться, его не легко было понимать. Ученые специалисты, приступившие к изучению научно-творческого богатства Бербанка, вынуждены были отказаться от этой работы.