Лютер. Книга 1. Начало

Не забывайте, что Румыния — страна с дурным коммунистическим прошлым. Везде, куда ни ткнешься, надо сунуть на лапу, подмазать кому-то. Где в карман, где на ладошку. Обычное дело. И вот из-за этой массовой коррупции Евросоюз надавливает на правительство Румынии: не развести нелегальные случаи усыновления с легальными, нет — а полностью отменить усыновление за рубежом!

Только представьте себе всех этих младенцев и малолеток, которых к тому времени уже назначили на усыновление в обеспеченные западные семьи. Официально утвердили! Уже все, заветный штамп в бумагах! Они живут в этой грязи и сварах, как собаки в питомнике, но их вот-вот должны забрать, вывезти в Брайтон, Амстердам, Мадрид. И… нате вам! Никуда они не едут, вашу мать! А это означает, что они остаются у себя, в Румынии. Им больше не светит семья. Им больше вообще ничего не светит. Их оставляют голодать и замерзать, а чтобы согреть и накормить, еще и дерут в задницу и в рот.

Вы когда-нибудь бывали там, видели подобные места, хотя бы одно?

— Нет.

— А сами, небось, при этом думаете, что повидали всякое, да? Все, абсолютно все копы этим бахвалятся. Понятно, это часть вашего имиджа: «У-у, мы такое видали…» А мы вас видали, одним местом! И знаете, в чем тут ирония?

Лютер задумчиво оглядывает зловещего вида питомцев в их удушливых стеклянных ящиках, где они, не мигая, застыли в расщелинах сероватых камней. В одной из емкостей полно сверчков. Они сварливо копошатся, налезают друг на дружку, как пассажиры в бегстве из горящей подземки. Их сотни и сотни…

— Нет, не знаю, — отвечает он. — Расскажите.

— Кто именно над теми детишками издевается, знаете? Кто дерет их в задницу? Да прежде всего те, кого петушили, когда они сами были детьми! Вот так оно и идет, по кругу. Такие вот высокопарные мудаки, как вы, со всеми вашими морально-нравственными устоями, вещают мне с амвона, что продавать людей нехорошо. Но кто, как не вы, оставляет тех детишек гнить в поганых трущобах, потому что это, видите ли, ах как мерзко, заниматься куплей-продажей людей! Так вот, когда нынче будете укладываться спать, возьмите и представьте себе всех тех детей, которых не усыновили тогда, в две тысячи первом году. И представьте, как их трахают в задницу люди в синих мундирах. А затем представьте, как эти самые детки вырастают и пялят уже тех, кто родился после две тысячи первого. А потом, лет через пятнадцать-двадцать, настанет черед тех, кто рождается сегодня. Вот так оно и идет. Из-за козлов вроде вас.

Сава напряженно дышит; руки его подрагивают, сеть жил на предплечьях вздулась. Высказавшись, он продолжает мелкими глотками пить из чашечки кофе, манерно отставив мизинец.

— Люди, которые этого добиваются, — после передышки снова заводится он, тыча рукой куда-то вверх, — английские семьи, отчаявшиеся усыновить ребенка, — разве это какие-то чудовища? Нет, конечно. Как и те, у кого они вынуждены из-под полы забирать детей, — тоже не чудовища. В основном. И люди вроде меня, чей единственный проступок — это смыкать цепочку спроса и предложения, — тоже не какие-то там изверги. Поэтому если вы ищете кого-то, кто потакал зверю, вырезавшему ребенка из чрева матери, то идите вы знаете куда? Во всяком случае, вы ошиблись дверью.

— Вас понял, — вздыхает Лютер. — И вижу, что этот вопрос для вас очень болезненный. Но я думаю, что вам, для начала, нужно успокоиться.

— Да я спокоен.

Ой, что-то непохоже…

— Ищем мы совсем не вас, — еще раз повторяет Лютер, — но, возможно, кого-нибудь из тех, кому вы дали от ворот поворот. Кого-то, кто пришел к вам, совершив ошибку, которую, по-вашему, сделал сейчас я. Чудовище, которое решило, что идет на встречу с еще одним таким же чудовищем. Быть может, этот тип представился вам именем Торбалан.

— С такими, с вашего позволения, людьми я дело не имею. И не имел никогда.

— Но вы наверняка о них что-нибудь знаете.

— А если и да, то что?

— Я не совсем вас понял.

— Я о той награде, которую обещали по телевизору. Сотня тысяч. Это предложение все еще в силе?

— Само собой.

— А чтобы получить ее, надо что-нибудь подписывать?

— Ну как сказать… Обычно делается официальное заявление, под ним, понятно, ставится ваше имя. И если предоставленная информация выводит нас напрямую к поимке истинного преступника, то деньги ваши.

— Но есть, наверное, и какие-то другие каналы? Попрямей да побыстрей?

— Я в такие игры не играю. И вообще две минуты назад вы, помнится, распинались о судьбах детей.

— Нет. Две минуты назад я распинался о лицемерии. О людях вроде вас, которые на словах такие все из себя благородные, а на деле… На самом деле им на всех наплевать.

— Я вас очень прошу, — говорит Лютер. — Если вам известно это имя, назовите мне его. Пожалуйста.

— Не назову.

Лютер смотрит на Хоуи и вдруг прыскает со смеху.

— Значит, нет?

— Деньги несите, тогда я и назову вам его имя.

— Чье?

— Человека, который послал ко мне мистера Торбалана.

— Вы могли бы спасти чьи-то жизни, — с укором говорит ему Лютер. — А вы вместо этого вот что делаете.

— Чьи-то жизни я мог бы спасать последние шесть лет. И давать счастье бездетным семьям.