Лютер. Книга 1. Начало

Но даже сейчас Пэдди все еще жив. Об этом говорят его влажные глазенки, с мукой и блаженным непониманием глядящие на своего хозяина. С мукой и надеждой — словно Билл может пресечь все это одним лишь строгим окриком и взмахом длани. Ведь для Пэдди, йоркширского терьера, когда-то принадлежащего Дороти, Билл — это бог.

Кидман покачивается с пяток на носки, самодовольно ухмыляясь. Затем придвигает свое бесстрастное, жутковатое лицо к Биллу и говорит:

— Где у тебя похоронена жена?

Билл смотрит, не понимая.

— Где жена лежит, спрашиваю? — оскалившись, переспрашивает Кидман.

— Не твоего ума дело.

— Вот найду ее, откопаю и трахну.

Старик дергается, но Тонга удерживает его, дожидаясь, пока из него не уйдут последние силы. Тогда Тонга ослабляет хватку, и Билл оседает на землю. Привалясь спиной к стене, он тупо сидит, раскинув перед собой ноги.

Какое-то время Кидман и Тонга молча смотрят на него. Кидман мерзко склабится, у Тонги лицо помрачнее. А впрочем, оно у него всегда такое.

Затем Тонга смотрит на часы и кивает: пора. Оба вразвалку шагают прочь.

Зои уходит с работы, едва только появляется возможность. В стеклянной кабине лифта она опускается на уровень первого этажа и выходит наружу, на ходу стягивая поясом пальто.

Поворачивает направо, затем налево. Там, у изгиба узкой дорожки, дожидается автомобиль Марка, усталого вида «альфа-ромео». Марк сидит за рулем. При виде его сердце у Зои ухает вниз.

Она ныряет на соседнее сиденье, вдыхая запах старого винила, кожи и сигарет (раздавленными окурками которых, кстати, полна пепельница). Они едут к Марку, в большой, с двойным фронтоном эдвардианский особняк в Камбервелле. Там они зажигают свечи и усаживаются за кухонный стол в переделанном подвальном помещении. Старинный стол весь в царапинах, что его, однако, нисколько не портит. Марк наливает по бокалу вина, после чего сосредотачивается на сворачивании косячка.

— Что же мне делать? — потягивая вино, спрашивает Зои.

— А что ты надумала?

— Да вот не знаю.

— Я мог бы тебя отвезти. Туда, в полицейский участок.

— Если он не отвечает на телефон, то это потому, что не хочет разговаривать. — Примерно полминуты у Зои уходит на тщательное раскладывание и разглаживание лоскутков сигаретной бумаги. — Так оно наверняка и есть. Ведь так? Конечно так. Когда все в порядке, оно и идет гладко. А когда все встает на дыбы, он просто срывается и исчезает. Понятно, когда вокруг такая буча, он бы, наверное, уже захотел, чтобы я была рядом.

— Может, он просто не хочет тебя тревожить.

— У меня и так тревог выше крыши. Я за него боюсь. И уже порядком утомилась это делать. В общем, не знаю. — Она удивленно смотрит на обрывки бумаги, будто видит их впервые.

— Все развивается настолько стремительно, — говорит Марк. — Я имею в виду то, что ему приходится сейчас разгребать.

— Теперь ты его защищаешь?

— Да боже упаси. Но и размазывать его мне, знаешь, не с руки. Я испытываю к нему уважение. И сочувствие, если хочешь. Я видел, как он сегодня горевал по тому мертвому ребенку. А я тут шашни кручу с его женой.

— Каков нахал, — с дерзкой игривостью улыбается Зои. Свой бокал она двигает по столешнице, как планшетку по спиритической доске. О чем-то думает, прикусив губу. Затем говорит: — Можно, я тебе кое-что скажу?

— Да что угодно.

— Худшее из признаний. Очень неприглядное.

— Ты что-то такое вытворяла?

— Да нет, ничего я не вытворяла. Всю свою жизнь была образцовой девочкой.

Марк на это ничего не говорит — в отличие от многих мужчин, которые в этой двусмысленности наверняка углядели бы сексуальную подоплеку. Почесывая короткую бороду, он лишь на какое-то время ухватывает ее взгляд, одновременно прикуривая самокрутку.

— У тебя не бывает, — спрашивает Зои, — что ты вот так лежишь в три часа ночи, а в голове кружатся и кружатся мысли, уже за само появление которых тебе стыдно?

— Да это у всех бывает.

Он несколько раз затягивается косячком, после чего предлагает его Зои. Та секунду-другую колеблется.

— Иногда в мыслях я чуть ли не желаю, чтобы он умер, — неловко признается она. — Лежу в постели и фантазирую, представляю, что он на самом деле умирает. От этого как будто… легче, что ли. Намного. Вроде как решение всех проблем. Джона можно оплакать, поскорбеть по нему, и все, ты свободна, и никакой ненависти к себе. И все скорбят вместе со мной, сочувствуют, вместо того чтобы считать меня конченой сукой.

Она затягивается, задерживает дыхание, а потом выпускает дым тонкой струйкой. Возвращает самокрутку Марку.

— Ну, давай начнем с того, что сукой ты от таких мыслей не становишься, — рассуждает он. — Просто это фантазия избавления. Что-то подобное бывает у всех. Взять хотя бы жен смертельно больных пациентов. Они же от этого не становятся хуже. Просто это позволяет как-то уживаться с гнетом реальности.

Какое-то время они молча курят. Огоньки свеч трепещут, отбрасывая на стены чуткие, подвижные тени.

— Я от него ухожу, — подытоживает Зои. — Мне это все вот уже где. Ухожу, и точка.

— Ну и славно, — говорит Марк, потягиваясь и беря ее за руку.

Докурив косячок, они вместе поднимаются наверх.

Глава 15