Лодки уходят в шторм

Случайный ночной взрыв поднял с земли утомленных людей. Они вскочили на коней, схватились за сабли и винтовки. Во мраке душной ночи все двигалось, сталкивалось, крушилось, ревело, кричало, горело и умирало. Такою сражения не помнила Ленкорань, пожалуй, с января 1813 года, когда генерал Котляревский штурмовал крепость, занятую войском персидского принца Аббас-Мирзы. Бой начали хошевцы. Поручик был взбешен. Прилегши вздремнуть, он долго лежал с открытыми глазами и воображал, как утром встретит полковника Ильяшевича, торжественно передаст ему правление вооруженными муганцами, как Ильяшевич будет благодарить его, своего избавителя, как отряд отгонит прочь от Ленкорани банду Мамедхана, а потом арестует всех ревкомовцев. Виделось ему, как он выступает на заседании трибунала в качестве обвинителя и требует смертной казни матросу и другим комиссарам. С такими радужными видениями он уснул наконец. Взрыв вернул его к действительности, грубой и беспощадной. Он понял, что жестоко обманут. Жулик не прощает, если его перехитрят. Хошев понял, что Ульянцев "провел" его, что все эти переговоры были спектаклем для оттяжки времени. Зачем она понадобилась ему, Ульянцеву, он пока не знал, но понимал, что неспроста. И в бешенстве приказал штурмовать тюрьму, Реввоенсовет, бить по ним прямой наводкой, и черт с ним, если даже погибнет Ильяшевич. В конце концов, что он такое, этот жалкий, опустившийся старик? "Не сотвори себе кумира".

Хошевцы яростно бросились на "краснопузых", рассчитывая в два счета смять и сбросить их в море — оно виднелось в просветах улиц. Но неожиданно напоролись на такой, сильный огонь, что, побросав убитых, стали дом за домом сдавать позиции. Вот тут-то Хошев понял: "Боже! Какой я глупец! Он вызвал подкрепление! Он опередил меня!"

Ульянцев в черной матроске с синим воротником, в бескозырке с тисненным золотом словом "Россия" выглядел моложе своих лет. Он был красив и одухотворен в то последнее утро своей жизни! Его скуластое лицо с запавшими щеками, большим ртом, широким носом и глубокими темными глазами не было искажено ожесточением, оно светилось торжеством победителя, выигрывающего трудную битву. Он появлялся на самых опасных участках, его ладная фигура в черном, с маузером в воздетой руке мелькала перед цепью атакующих.

Когда в тыл хошевцев врезались конники Агаева, Гусейнали и Балы Мамеда, они, эти обманутые крестьяне, стали откатываться в сторону Маячной площади.

Хошевцы превратили маяк в надежную огневую точку: установили на башне пулеметы, державшие под огнем всю площадь с треугольным сквером и зданиями морагентства и ремесленного училища на противоположной стороне. Перед высокой каменной стеной ограды маяка устроили завалы из старых лодок, бочек и ящиков; дровяной склад в конце двора опутали колючей проволокой.

Сюда, под прикрытие маяка, на Малый базар, отходили хошевцы. Сам Хошев ускакал на Форштадт, в свой штаб в доме Иванова, чтобы остановить наступление красных войск, создав там надежную оборону.

Из окна морагентства Ульянцев смотрел на маяк, откуда беспрерывно строчили пулеметы.

— Штурмом не взять, — словно прочел его мысли Орлов.

— Возьмем, Иван Николаевич. Надо взять…

Ударили орудийные залпы по укрепленному маяку.

С треском разлетелись ящики и бочки, рухнула часть стены. С маяка снова застучал пулемет.

— Будем штурмовать, Иван Николаевич! — поднялся Ульянцев.

— С богом! — последовал за ним Орлов.

Они вышли во двор, запруженный красноармейцами.

— Ну, братишки, полундра! Отворяй ворота! — громко скомандовал Ульянцев и первым выбежал на площадь.

— Ура-а-а! — Лавина красноармейцев ринулась за ним.

Ульянцев бежал, спиной чувствуя, как надвигается, догоняет его грозная лавина единомышленников. Вот уже кто-то помоложе и пошустрее обогнал его. Есть в атаке лихой азарт, захватывающий дух и тело без остатка. Вот и Ульянцев сейчас был охвачен таким огненным азартом наступающего.

И вдруг что-то сильно и тупо толкнуло его в спину. Ульянцев споткнулся обо что-то невидимое, но удержался на ногах. Он обернулся, удивленно посмотрел на бегущих мимо красноармейцев. На высокие деревья, которые качались. На дома. Они тоже качались. Как корабли на штормовой волне. Потом он, как якорь, стал быстро погружаться на темное морское дно. Откуда-то издали донеслись непонятные слова: "Братцы, комиссара убили!" Потом в сознании вспыхнули слова: "Добрый день, дорогая любовь моя, Танюша…"

И все погасло и смолкло…

— Братцы, комиссара убили! — крикнул Сергей, увидев падающего Ульянцева, и бросился к нему.

Ульянцев лежал ничком, раскинув руки, будто пытался обнять землю. Сведенные пальцы крепко сжимали рукоять маузера. На спине по фланелевке все шире растекалось темное пятно.

Подбежали Мария, техническая работница ЧК Нина Николаева, Салман, несколько матросов и красноармейцев. Расталкивая их, протиснулся Рябинин:

— Ну-ка, пусти! Посторонись! Наповал? Ай-яй-яй!

Мария и Салман осторожно повернули отяжелевшее тело Ульянцева на спину, и все увидели, как от боли на его лице дернулся мускул.

— Скорей, в госпиталь надо!