Лодки уходят в шторм

Воскресным днем Коломийцев сошел с поезда на Казанском вокзале и окунулся в толчею Каланчевской площади. Наконец-то он в Москве! Как она изменилась за два года, что он не видел ее! Еще больше насторожилась, посуровела. Близкое дыхание фронта чувствовалось во всем. По улицам торопливо сновали усталые, изможденные голодом и лишениями люди. В толпе то и дело бросались в глаза матросские бушлаты и солдатские шинели. С плакатов, наклеенных на заборах и стенах, красноармеец в буденовке тыкал в прохожих пальцем: "Ты записался в Красную Армию?"

Коломийцев забрался в переполненный, громыхающий трамвай и доехал до Театральной площади.

Наркоминдел занимал часть гостиницы "Метрополь", примыкавшую к Китай-городу. Коломийцеву сказали, что нарком примет его ровно в полночь. Ему дали направление в общежитие, носившее громкое название "Кремль", и талон в столовую. Коломийцев вошел в роскошный зал ресторана "Метрополь". Когда сел за столик, ему на первое подали жиденький суп, на второе — картофельные котлеты из очисток с чечевицей.

Выйдя из столовой, он пошел побродить по городу, вспоминая Москву своих студенческих лет. Так он оказался на Серпуховке, перед зданием бывшего коммерческого института. Теперь в нем разместилось какое-то совучреждение. В коридорах, оклеенных плакатами и лозунгами, сновали служащие, слышался стрекот пишущих машинок.

Пять лет назад, осенью четырнадцатого года, Коломийцев впервые переступил порог этого здания. Ему, сыну пастуха, ставшего позже портным в родном селе Воронцово-Николаевское, не так-то просто было выбиться в люди, стать студентом. Осип Карлович и Феодосия Ивановна берегли каждую копейку, перебиваясь с хлеба на воду, лишь бы старший сын мог учиться. Успешно окончив ставропольскую гимназию, Коломийцев послал аттестат в Москву. Вскоре пришел ответ, что он зачислен на экономическое отделение без вступительных экзаменов и должен внести сто рублей за право обучения. Родители собрали по копейкам какие были деньги и снарядили сына в Москву.

"Как-то они там, мои родные?" — с грустью подумал Коломийцев о родителях, брате и сестрах. Он знал, что на Ставропольщине хозяйничают белогвардейцы. Но не знал он, да так и не узнает до конца (ведь ему оставалось жить всего три месяца), что бандиты арестовали Осипа Карловича, били шомполами и отец, потеряв рассудок, недавно скончался.

Коломийцев вошел в аудиторию Святого Марка, взобрался на седьмой ряд и сел на свое "привычное место".

Сколько воспоминаний связано с этой аудиторией! Здесь проводились общекурсовые лекции, бурлили студенческие митинги, звучали призывы: "Долой Гришку Распутина из царевой опочивальни!" Здесь октябрьским днем шестнадцатого года напутствовали третьекурсников, уходивших в армию. Ушел тогда и Коломийцев…

Теперь воспоминания потекли, как река из истока, и не было ни сил, ни охоты прерывать их то медленное, то бурное течение… Военная школа, краткосрочная муштра, и прапорщик Коломийцев командируется в Персию, в распоряжение Отдельного кавалерийского экспедиционного корпуса генерала Баратова.

Еще в 1907 году Англия и Россия поделили Персию на зоны влияния, а в мае 1915 года по просьбе Великобритании сюда пришел корпус Баратова, чтобы прикрыть фланг британских войск, сражавшихся в Месопотамии, против турецкой армии.

Коломийцева назначили начальником разведывательного отделения в городе Керманшахе, где на вершине холма в глинобитном караван-сарае располагался русский гарнизон. При воспоминании о Керманшахе у Коломийцева больно сжалось сердце — там он впервые увидел Евдокию Ивановну Шевченко, сестру милосердия, милую Дуняшу, ставшую его женой…

Общительный по натуре, Коломийцев скоро подружился с бедняками, купцами, сабзи-фурушами — продавцами зелени, и даже с ажанами — полицейскими. Изнывавшие в летний зной в светло-коричневой форме из толстого шведского сукна (форма персидских ажанов была закуплена в Швеции), в барашковых папахах с жестяным львом, грозившим саблей в поднятой лапе, с обмотками и парусиновыми тапочками на ногах, ажаны были, в сущности, неплохими парнями, всегда готовыми услужить "агаи забиту" — господину офицеру. Коломийцев порой слонялся в крытых полутемных, крикливых и зловонных рядах базара, самого достопримечательного места Керманшаха. Лавки бакалейщиков, мясников, молочников, сабзи-фурушей, чеканщиков, ювелиров, ковроткачей вели на тоже крытую круглую площадь с виселицей в центре. В Керманшахе в живом общении с народом учился Коломийцев поэтической образности речи, постигая мудрость и многозначность фарсидского языка, и вскоре уже свободно владел им. Коломийцев с большой симпатией относился к местным жителям, разбираясь, кто виноват в бедственном положении персидского народа, открыто выражал недовольство колониальной политикой Англии и России.