Логика монотеизма. Избранные лекции

Есть некоторый радиальный диаметр, «молчаливое большинство», которое поднялось выше, и «молчаливое большинство», которое опустилось или не поднялось. Представьте отчетливо, что подавляющее «большинство этого большинства» являют собой люди, которые генетически, в прошлом, – выходцы из мелкой сельской буржуазии, которая транспозирована в города в силу тех или иных обстоятельств, в разных странах – разных. У этих людей ориентация на устойчивый позитив, то есть семейные ценности, воспроизводство из поколения в поколения одного и того же формата жизни, четкая гендерная фиксация, функция различения. Естественно, в мегаполисе все это осмеивается, все от обратного. То есть эти люди даже не могут заикнуться о том, что они в себе несут.

Но существует коловращение «броуновского движения». Современные мегаполисы – это такое себе колесо в парке: возносит или опускает. Посмотрите на судьбы олигархов. Мелкий научный сотрудник или комсомолец вдруг становится олигархом, потом его сажают, он бежит, становится политическим беженцем, потом его реабилитируют, или он за границей восстанавливает свое положение. Это яркий пример, но в мини-формах это касается очень многих.

И, как правило, в этой среде дети или внуки не удерживают социальной позиции родителей. Дед или прадед был представителем сельской буржуазии, сын получил в городе образование, стал крупным инженером или ученым, выходцем из этого пространства, а внуки уже могут быть люмпенами. В целом есть некий низ, и кто попал туда, уже не выходит: это мировое гетто. Это Гарлем, белый или черный, – Нью-Йорк, Рио-де-Жанейро или Москва.

Это вечный полюс отчуждения, инфернальный низ, куда никто не стремится попасть. Между самым низом, где нет надежды, и тем, где есть «броуновское движение», есть «мембрана». Это низовые криминальные структуры, которые контролируют этот энергетический низ и взаимодействуют с корпоративной бюрократией – с силовиками, с правительством, со спецслужбами. Но при этом они оказывают какое-то давление на это «броуновское движение», которое ближе к экватору, над ними.

В действительности криминальные структуры в сегодняшнем мире играют огромную роль. Они являются теневой стороной института. Этот институт, хоть и нелегитимный, он работает: расправы, идущие по судебно-правовой линии, осуществляются не против криминальной линии, а против тех, кто нарушил кодексы этих криминальных структур, а также против обычных представителей «молчаливого большинства», которых загребают и метут в общей системе расправ.

До тех пор, пока у «молчаливого большинства» есть надежда пересечь радиальную линию и подняться в middle-класс, с ним говорить бесполезно: оно воспринимает только либеральные «приманки». Как только у него меняется вектор, оно начинает падать вниз, радикализируется, но по-настоящему оно звереет и может все разнести, когда пересечет эту черту, «мембрану», где криминал отделяет низ от законопослушных.

Здесь эти люди выходят в чистую экзистенцию, и у субкриминала появляется политическое измерение. Криминал для того и нужен, чтобы страховать от политики низы. Он отсекает низы – тех, у кого нет надежды, обездоленных, – от политического понимания ситуации, от политической воли.

Что касается «столкновения цивилизаций»… Видите ли, у цивилизаций одни и те же «боссы». А «столкнуться» с цивилизацией может только подлинный монотеизм – в варианте моисеевом, или авраамовом, или иисусовом, или в мухаммедовом варианте. Подлинный монотеизм – это не цивилизация, это «партия Бога». А цивилизация – это фараон, кесарь и китайский император, которые встречаются за кулисами и пьют чай вместе.

К какому клубу относятся идеалы ваххабизма?

Они радикалы, но нужно тут учесть одно: дело в том, что радикальное сознание находится в состоянии освоения своего подлинного дискурса и еще не смотрит в зеркало, узнавая самое себя, оно пользуется еще заемными элементами. Радикалы были всегда. Но радикальное сознание в XVIII–XIX веках во многом определялось чуждым ему, но хорошо ему проданным дискурсом либералов.

Например, Маркс – это либерал, но он выглядит как радикал и очень многих радикалов вовлек в свой фарватер, потому что в его действительности были элементы, которые позволяли обмануться.

Я говорил об ошибке, которая должна быть преодолена, – эта тема в «имитационно-сниженном» плане тоже у Маркса кое-где просвечивает. Для того чтобы апеллировать к радикалам, он перевернул Гегеля – явного традиционалиста. Ленин, который стал марксистом, – это радикал, и сам марксизм он воспринял очень условно и в кавычках. Чистый радикализм, который говорил на своем языке, был у гуситов, у катаров, у адамитов, но между ними и нашим временем пролегла большая цезура.