Логово горностаев. Принудительное поселение

— Ну что ты! — сразу же вскинулась Рената. — Разве в этом дело!.. Речь идет не о том, чтобы спать вместе или врозь. Важно совсем другое, я сама даже не знаю что… не могу тебе толком объяснить…

Вивиана, не глядя на нее, машинально кивнула. Слушать ее, говорить с ней, пытаться что-то советовать было пустым делом. Рената, наверно, инстинктивно отвергала даже мысль о близости с Джино. Отвергала, быть может, столь же решительно, как за пять минут до или через пять минут после того короткого, безрадостного приключения в машине, которое привело к рождению Джованнеллы. И все же физическое влечение, которое Рената, казалось, презирает — она выдвигала на первый план какие-то другие доводы, — наверняка служило единственным объяснением, почему ее тянет к этому пошлому, самодовольному, экзальтированному типу, похожему на провинциального актера.

— Ну, я побегу, — вдруг решила Вивиана, взглянув на часы. Разговор иссяк: все, о чем только можно спросить и что можно посоветовать глупого, пустого, бесполезного, было уже сто раз спрошено и посоветовано.

Как обычно, Рената проводила ее до парадного. Несколько секунд, пока они спускались в лифте, Рената с обеспокоенным видом рассматривала в зеркале свои морщинки, и они не обменялись ни словом.

— Сходим завтра вместе в «Ринашенте»[39]?

— Наверно, нет, но ты все-таки позвони, — ответила Вивиана, выходя на улицу. Она не могла удержаться и краешком глаза взглянула на полустертую надпись на стене.

Рената несколько дней назад рассказала о ней подруге по телефону. Хулиганская выходка, казалось, весьма огорчила жену Балестрини. Рената наверняка стыдилась и соседей по дому, и прохожих, и привратника, который так старался соскоблить эти ужасные слова. Для нее увидеть такое, наверно, было все равно что прийти домой из магазина и вдруг обнаружить листок с похабным рисуночком, приколотый к пальто.

— Чао!

— Чао и, пожалуйста, успокойся.

Двадцать шестой автобус был почти пуст. Она уселась на переднем сиденье у окна рядом с капралом. Лицо у него было худое, изможденное. Давая ей пройти, он подчеркнуто отстранился, а потом напряженно застыл. Бежавшие за окном стены домов, испещренные разными лозунгами, напоминали ей о надписи на стене дома Андреа. Вивиана опять подумала, насколько все эти ночные художества бессмысленны, хотя иногда и довольно метки. Оскорбить и запугать — вот единственная их цель, и это на некоторых действует, если подумать, например, о Ренате.

Вспомнив о подруге, она, наверно, незаметно для себя чуть улыбнулась, и капрал тотчас метнул на нее быстрый взгляд, полный плохо скрытого любопытства. Вивиана пристально и очень серьезно взглянула прямо в его невыразительные глаза; он тотчас уставился перед собой и даже слегка покраснел. Но только она сошла с автобуса за остановку до дома, чтобы взглянуть на витрину магазина кожаных изделий, как обнаружила капрала у себя за спиной. Он плелся за ней следом, и губы его растягивала глупая улыбка.

24

С каким-то чуть ли не религиозным чувством Де Дженнаро подумал, что да, да, действительно, черт возьми, это верно: в конце концов всякое деяние вознаграждается, каждый получает по заслугам. Нежданно-негаданно кто-то воздал ему по справедливости, даже щедро, — наверно, за то, что он почти всегда избегал соблазнять порядочных девушек и добродетельных, честных матерей. В соседней комнате ритмично поскрипывала кровать — это Надя добросовестно выполняла порученную ей задачу. Стараясь не шуметь, капитан поправил наушник.

Фраза «Как? Ты шофер господина…» прошла благополучно — в ответ раздалось хвастливое кукареканье старика, находившего восхищение Нади вполне естественным. И он, как павлин, распустивший хвост, начал бахвалиться — рассказывать, как высоко господин депутат его ценит; вот уже одиннадцать с половиной лет — сколько он у него служит — шеф носит его на руках. Затем последовал бесконечный поток дурацкой болтовни и ненужных подробностей, и Де Дженнаро воспользовался короткой передышкой, чтобы снять наушник, сжимающий ухо. Кладовка, оказавшаяся еще меньше, чем представлялось капитану во время утреннего осмотра, не вызывала у него клаустрофобии, однако там было жарко, как в аду на раскаленной сковородке, а он не смел раздеться, чтобы не шуметь.

Капитан боялся вспугнуть старика, особенно в такой ответственный момент, когда Надя вдруг как бы невзначай вспомнила: «А знаешь, я все-таки однажды близко видела твоего депутата!» — но все прошло гладко. Надя была не Сара Бернар, но с таким клиентом, как старик шофер, в этом и не было нужды. По существу, ее роль была уязвима только в одном: она чересчур уж восхищалась политическим деятелем, которого еще ни в одной телепередаче не удавалось показать не то чтобы красавчиком, а хотя бы чуточку симпатичным. В худшем случае ее восторги старик мог принять за подготовку почвы для вымогательства: вдруг она попросит подыскать для кого-нибудь место или кого-то порекомендовать его шефу. Это тоже было бы нежелательно: шофер, несомненно, всполошился бы и замкнулся.