Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Ставшие после «суда чести» изгоями, Клюева и Роскин с сотрудниками упорно продолжали работу над препаратом КР, но через пару лет их тему закрыли. Возобновили в конце 60‐х годов, когда ею заинтересовались во Франции. Потом ее снова закрывали и снова открывали.

Как известно, в медицинскую практику вошли радио‐ и химеотерапия рака, однако оба метода не специфичны, то есть, разрушая раковые клетки, они губительно действуют и на здоровые. В отличие от этого, биологические препараты должны иметь специфическое действие, т. е. подавлять раковые клетки, не отравляя организм. По мнению некоторых специалистов, последнее слово в вопросе о биологической терапии рака, пионерами которой являются Клюева и Роскин, еще не сказано.

Анатолий Соломонович Рабен:

О том, что Парина арестовали, стало известно очень быстро, так как о каком‐либо перемещении его не сообщалось, а академиком‐секретарем вдруг стал Саркисов. Но за что его взяли — этого никто не знал.

Потом был «суд чести» над Клюевой и Роскиным. Потом другой «суд чести» — над Митеревым. По поводу этих двух судов было распространено закрытое письмо, его зачитывали на партсобраниях. Одна фраза из этого письма объясняла многое: «американский шпион Парин».

Из этих материалов [ «суда чести»] видно, что профессора Клюева и Роскин, при попустительстве бывшего министра здравоохранения Митерева и при активной помощи американского шпиона — бывшего секретаря Академии медицинских наук Парина, передали американцам важное открытие советской науки — препарат для лечения рака[115].

Феликс Залманович Меерсон:

На следствии он продолжал держаться так же, как на Политбюро. В конце концов, его привели к Абакумову[116]. Абакумов сидел в огромном кабинете, за большим столом, над которым едва возвышался. Парина подвели к столу, не предложили сесть, да и не было свободных стульев, он так и остался стоять посреди огромного кабинета, перед двумя конвойными.

— Что, Парин, упираетесь, не хотите открыть правду? — злобно сверкнул на него Абакумов.

— Я говорю правду, — ответил тихо Василий Васильевич.

— Вы будете говорить то, что нам нужно! — последовал удар по столу кулаком, неподдельная злоба в глазах и дрожащих губах. — Будете говорить, иначе — на собственных ваших кишках повесим, и не в фигуральном, а в самом прямом смысле!

И конвойным:

— Уведите!

После этого Василий Васильевич написал то, что от него требовали.

Белла Григорьевна Гордон:

Летом 1947 г. я приехала в Москву на съезд физиологов. Василий Васильевич был уже арестован, и мы с женой Полосухина отправились к Нине Дмитриевне. Черниговский, Полосухин, Уколова, Старков[117] пойти, разумеется, не могли, Черниговский сам висел на волоске как ученик «шпиона», — а мы, жены, пошли.

Нина Дмитриевна жила с Алешей в одной комнате, все остальные комнаты были опечатаны. Она не работала, дети старшие были в Перми у родственников. Нина Дмитриевна сама ждала ареста и просила в случае чего, чтобы Полосухина взяла Алешу. Потом мы переписывались с ней через профессора Смирнову.

Нина Дмитриевна Парина:

После ареста Василия Васильевича я все ждала, что нас вышлют из Москвы, но нас только выселили из Дома правительства. Я имела диплом врача, но практики у меня никакой не было; ведь после окончания института я работала на кафедре, помогала Василию Васильевичу готовить докторскую диссертацию, а когда мы переехали в Москву он и вовсе запретил мне работать. Да я и не могла настаивать, так как имела на руках четверых детей и должна была помогать Василию Васильевичу во многих делах. Теперь же я осталась без всяких средств к существованию. Но добрые люди мне помогли: я закончила курсы усовершенствования врачей и стала работать педиатром в одной из поликлиник. Вскоре меня назначили заведующей отделением.

Академик Владимир Николаевич Черниговский: