Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Как первый и наиболее известный ученик «американского шпиона», я был на подозрении. Какое‐то время портрет Василия Васильевича продолжал висеть в моем кабинете, но потом мне «посоветовали» его снять. Уничтожил письма Парина, о чем теперь сожалею. Из Ленинграда я пытался помогать Нине Дмитриевне, а однажды, будучи в Москве, вместе с Виталием Поповым (сотрудником нашей свердловской кафедры) притащили ей мешок картошки. Но Нина Дмитриевна сама сказала: «Не звоните и ничего не присылайте».

Феликс Залманович Меерсон:

Ему дали 25 лет и отправили в Сибирь, но с дороги вернули и отправили во Владимирскую тюрьму, где он и просидел до самого освобождения. Произошло это, по‐видимому, потому, что его арест имел международный резонанс, и сочли за лучшее, чтобы он не скитался по этапам, лагерям и не рассказывал многим свою историю.

Имеются противоречивые данные о приговоре, вынесенном В. В. Парину. По некоторым сведениям, ему дали 10 лет, по другим — 25. Могу засвидетельствовать, что за время моего общения с семьей В. В. Парина и его учениками цифра 10 лет никогда не фигурировала. Да и по характеру обвинения (шпионаж) ему полагалось максимальное наказание. Как раз в 1947 году, 26 мая, была отменена смертная казнь, поэтому Парина присудили не к расстрелу, а к 25‐летнему (максимальному) сроку заключения. Смертная казнь была восстановлена Указом президиума Верховного Совета от 12 января 1950 г.

Петр Прокофьевич Курочкин, электромонтер домоуправления в г. Владимире:

Однажды тюремная судьба свела меня в одной камере с Алексеем Кузьмичом Жегановым. Оказалось, что он знает Парина. Их вместе отправляли из Иркутска по этапу в Норильск. До Иркутска их везли в поезде, потом до Ангары шли пешком. Конвой усиленный. «Шаг вправо, шаг влево считаетесь в побеге, стреляем без предупреждения».

Шли долго, изнурительно, по непролазной грязи. Потом еле дышащих погрузили в трюм баржи, отправлявшейся по Ангаре и Енисею в Норильск. И вот когда уже всех погрузили и даже люки задраили, вдруг услышали какое‐то движение. Люк открылся, и кто‐то кричит сверху:

— Жеганов, Парин — на выход!

Здесь им объявили, что их отправляют обратно в Иркутск. И опять начался нескончаемый путь по непролазной грязи. Только теперь их под конвоем было всего двое, и они не сомневались, что по дороге их прикончат «за побег», ведь нет никаких свидетелей. Парин уже не мог идти, и несколько километров Жеганов тащил его на себе до того места, где ждала машина.

Впоследствии я бывал у Жеганова, он жил в Ленинграде, на Московском проспекте, перед железнодорожной линией.

Автор:

К этому рассказу П. П. Курочкина могу добавить, что, будучи в Ленинграде, через справочное бюро я без труда узнал адрес Алексея Кузьмича Жеганова. Он действительно проживал на Московском проспекте, но умер в 1971 году, так что встретиться с ним не пришлось.

Белла Григорьевна Гордон:

Василий Васильевич рассказывал, что когда везли из Иркутска обратно в Москву, они остановились в Свердловске. Кто‐то из охранников знал, что Василий Васильевич долго работал в Свердловске, и ему разрешили свидание с какимнибудь другом, которому разрешили позвонить по телефону. Василий Васильевич хорошо разбирался в людях и, перебрав в памяти старых свердловских знакомых, позвонил профессору Каратыгину[118]. Тот, не задумываясь и не колеблясь, собрал кое‐какую еду, теплые вещи и пошел на свидание с «американским шпионом», не зная, позволят ли ему вернуться.

Петр Прокофьевич Курочкин:

Арестован я был в 1950 году, 16‐летним парнем. Я жил тогда в Ленинграде. Как‐то зашел с дружками в кафе, мы крепко выпили, повздорили, у одного из нас оказался наган, и он два раза выстрелил в портрет Сталина. Нас судили и дали по 25 лет тюрьмы, пять лет ссылки и пять лет поражения в правах.

Я попал в лагерь в Мордовии — сперва в лагерь для несовершеннолетних. В соседнем женском лагере была жена Даниила Леонидовича Андреева, с которым я потом встретился во Владимире.