Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Сколь ни курьезны попытки г‐на Панченко дискредитировать Ю. Гессена, его «наезды» на В. И. Даля куда более одиозны. Уровень «культурно‐исторической и религиозно‐этнографической компетентности» Даля ему представляется «довольно низким». То, что Даль был врачом, естествоиспытателем, географом, писателем, этнографом, полиглотом, неутомимым собирателем народных песен, сказок, преданий, пословиц; что он был составителем «Толкового словаря», его не впечатляет. То, что Даль был членом‐корреспондентом Академии Наук — сперва по естественному, потом по словесному отделению (позднее почетным академиком); то, что он входил в круг интеллектуальной элиты своего времени, был связан дружескими отношениями и общностью интересов с Жуковским, Пироговым, Пушкиным, Языковым, Гоголем, Глинкой, географом Литке и многими другими, не стоит ломаного гроша.

«Мне не очень понятно, чем авторство „Розыскания…“ как-то особенно „чернит“ Даля, — недоумевает г‐н Панченко. — <…> Даль написал другую антисектантскую книгу — „Исследование о скопческой ереси“. На мой взгляд, последняя уже в достаточной степени „пятнает“ ее автора».

Ну, коль скоро НА ЕГО ВЗГЛЯД, то приговор обжалованию не подлежит!

Я все же попробую обжаловать. Можно не соглашаться с репрессивными мерами, предложенными Далем для искоренения секты скопцов, можно этими мерами возмущаться. Но нельзя не признать, что «Исследование о скопческой ереси» основано на обширном материале, который собирался со знанием дела, был тщательно обработан, проанализирован и осмыслен.

Пожалуй, самое забавное это попытка противопоставить «дилетанту» Далю «профессионала» Н. И. Надеждина, якобы обладавшего «значительно лучшим культурно‐историческим образованием». Забавно это, прежде всего, потому, что вслед за Далем «Исследование о скопческой ереси» написал Надеждин. Эти два труда — близнецы‐братья. В сочинении Надеждина утилизирован весь текст Даля, порою дословно, выводы обоих авторов тождественны[142]. Но то, что «чернит» Даля, почему‐то не чернит Надеждина!

Современники относились к этим двум персонажам иначе.

Хорошо известно, как высоко ценил Даля Пушкин, как радовался его «сказкам», как поощрял его на составление «Словаря», как сердечно они были близки друг другу. Доктор Даль до последней минуты оставался с умирающим поэтом — ободрял его, облегчал страдания, вселял надежду, своей теплой ладонью закрыл его помертвевшие глаза; хранил как святыню перстень‐талисман, подаренный ему поэтом перед смертью.

А Надеждин?

Баратынский называл его восторженным невеждой, Вяземский — неустрашимым самохвалом, Пушкин — журнальным шутом, холопом лукавым, болваном, сапожником. Вот самая безобидная из эпиграмм Пушкина на Надеждина:

Картину раз высматривал сапожник
И в обуви ошибку указал;
Взяв тотчас кисть, исправился художник.
Вот, подбочась, сапожник продолжал:
«Мне кажется, лицо немного криво…
А эта грудь не слишком ли нага?»…
Тут Апеллес[143]

прервал нетерпеливо:«Суди, дружок, не свыше сапога!»

Я не намерен умалять заслуги Надеждина перед русской культурой: он оставил след не только в пушкинских эпиграммах. Но сотворенное Далем настолько значительнее, что фигуры эти несопоставимы. Тот, кто этого не понимает, не может понять и того, насколько «Розыскание», состряпанное сапожником с интеллектом «не свыше сапога», несовместно с содержательным, компетентным, новаторским для своего времени трудом Даля «Исследование о скопческой ереси».

Вопрос об авторстве «Розыскания», по мнению г‐на Панченко, был злободневен сто лет назад, во времена Ю. Гессена и дела Бейлиса, сегодня же это сугубо академический вопрос. А само «Розыскание» — не столько антисемитский пасквиль, сколько «антисектантский дискурс»!

Эх, знали бы об этом атрибюторы из черной сотни и их нынешние последыши! В неведении счастливом они лепят черным по белому, не жалея типографской краски: