Логово снов

Тем временем и сама Октавия вошла в комнату, неся мясную запеканку на подносе. Она уложила волосы, хоть Биллу и было этого никак не увидеть, и надушилась «Шалимаром», который носила обычно только в церковь. Мемфиса она наградила поджатыми губами и скептическим взглядом.

– Ну, и куда это ты собрался, так вырядившись?

А ты, по-твоему, для кого так вырядилась, чуть не огрызнулся на это Мемфис, но, конечно, не огрызнулся.

– В кино с Альмой, – соврал он.

– Гм. Эта Альма до добра тебя не доведет, – начала было Октавия, и Мемфис уже понурился под гнетом грядущей проповеди, когда…

– Пршу прстить, мисс Октавия, – встрял внезапно Билл Джонсон. – Никто в целом свете не сумел бы воспитать этих мальчиков лучше, чем вы. Но ежели вы простите старику, что он тут мнения высказывает, так я вам скажу: молодому – молодое. Как ни попишешь, а надо ему быть мужчиной в этом мире, – сказал он с достаточной долей скромности, чтобы умиротворить Октавию.

– Вы только не подумайте, никакого неуважения причинить не хотел, мэм, – закончил он, улыбаясь и даже чуть-чуть кланяясь. – Я мальцу все-таки не родич.

Октавия устремила на Мемфиса взор, в котором проступило уже немного больше доброты.

– Надо думать, вы правы, мистер Джонсон.

– Билл, если позволите.

– Билл, – повторила Октавия, распушая перышки. – Ну, иди, Мемфис. Билл, разрешите, я вам принесу к этой мясной запеканке немного молока.

Октавия поплыла было к кухне, но на пороге развернулась и выпустила в Мемфиса последнюю стрелу, уставив для верности в середину мишени обвиняющий перст.

– У подножия креста надо жить, Мемфис Джон, и дела творить праведные!

– Да, мэм, – сказал Мемфис.

«Да, мэм»-кать своей тете ему совсем не хотелось, но он умел распознать отсрочку в исполнении приговора, столкнувшись с нею нос к носу. Решение было однозначно мудрое.

– Спасибо, мистер Джонсон, – тихонько сказал он, когда Октавия выплыла из комнаты.

По губам Билла будто нехотя расползлась улыбка.

– Все в порядке, сынок. Старый Билл всегда рад сделать другу добро. Никогда не знаешь, когда тебе вдруг понадобится ответная услуга, – сказал он и ухмыльнулся уже на полную катушку.

Смотри на свет

– Мемфис, куда ты меня ведешь? – поинтересовалась Тэта, когда, слоняясь по Форт-Вашингтон-парку, они внезапно искупались в водопаде сорванной ветром листвы с какого-то припоздавшего раздеться дерева.

– Уже почти пришли, детка. Обещаю!

Они почти весь вечер проплясали в «То что надо!», но Мемфису очень хотелось остаться наедине, так что он умыкнул Тэту прочь, обещая, что отведет ее на самый-самый верх. Спиртное их слегка расслабило, и теперь они счастливо хохотали, пиная кучи сухой листвы и неуклюже галопируя мимо ошарашенных прохожих и ворчливого старичья, шамкавшего им вслед, что в их время молодежь так себя не вела. В конце концов они вышли почти на границу парка, где аллея упиралась в широкую серую полосу, именовавшуюся Гудзоном, и в маленький красный маяк, взгромоздившийся на самый носик Манхэттена.

– Это что, сюда? – дыхание облачком выпорхнуло из уст Тэты.

– Я же обещал отвести тебя на самый верх. Просто так уж вышло, что я знаю волшебное слово, отпирающее эти двери.

Подойдя к двери, он вытащил из кармана гаечный ключ и принялся колотить по замку, пока тот не открылся.

– Я же говорил, я знаю волшебное слово, – c улыбкой сообщил он ей.

Он повел Тэту по узкой железной лестнице вверх, все кругом и кругом – а потом они очутились в верхней комнате маяка, той, что с фонарем. Тэта так и ахнула, когда увидала, как волны бьются о неровные берега острова, как вдали подмигивает Нью-Джерси, а между ними лежит темная река, время от времени подметаемая длинным хвостом дальнобойного фонаря. Обычный маяк и вправду казался отсюда самой вершиной мира.

– Говорят, они собираются построить здесь огромный мост, от Манхэттена аж до самого Нью-Джерси, – сказал Мемфис. – Так что нужно радоваться виду, пока он вообще есть.

Он встал позади Тэты и обвил ее руками, прислонившись щекою к щеке.

– Посмотри, какой свет, – сказал он, и они даже дыхание задержали, глядя, как слепящий луч посылает привет миру, уверенно ведя корабли вверх по реке.

На мгновение им показалось, что это они сияют с башни судам, что свет исходит от них двоих, уже добравшихся в безопасную гавань и способных теперь указать дорогу другим.

Реки могучей лента вьется в свет;
Привет пой соловью, певцу сладчайшей ночи;
Привет пой башне, что струит свой свет;
Привет звездáм и деве, что о свете плачет.

– Ух ты, прелесть какая. Кто это написал?

– Кажется, я. Хотя у меня там слишком много «света».

– Я даже не заметила, – призналась Тэта.

– Я сегодня послал несколько своих стихотворений в «Кризис», – сказал Мемфис, протягивая Тэте фляжку.

Она глотнула, поморщилась, когда алкоголь обжег ей горло, и вернула сосуд Мемфису.

– Что такое «Кризис»?