Лояльный мужчина

— Расскажи мне. — Произнес он твердо.

Я решила сначала попробовать другой метод — стервы.

— На самом деле, это не твое дело.

Он отрицательно качнул головой.

— Я знаю, что ты постоянно фильтруешь мои слова, тебе не придется с этим разбираться, потому что постоянно буду говорить тебе одно и тоже, пока мои слова окончательно не засядут у тебя в голове. Мара, ты будешь в моей постели и в моей жизни, и когда ты купишь себе новую кровать, я буду спать в твоей постели и в твоей жизни. И в один день, когда до тебя наконец-то дойдет, ты оглянешься вокруг и вдруг заметишь, что ты уже давно пребываешь в моей постели и в моей жизни. Так что, поскольку я намерен продолжать в том же духе, я хочу кое-что о тебе узнать. И узнать не ту, про тебя сегодняшнюю, а что тебе пришлось пережить, чтобы стать той, кем ты есть сейчас. Итак, — его пальцы снова нежно сжали мои, — расскажи мне о своей маме.

— Ты тоже постоянно фильтруешь мои слова, когда я объясняю тебе границы, и что ты должен двигаться дальше без меня.

— Я не фильтрую, милая. Я игнорирую твое дерьмо, потому что оно дает сбой. А теперь расскажи мне о маме.

— Дает сбой, — повторила я.

— Так и есть, — ответил он, а затем добавил: — Расскажи мне о своей маме.

— Нет, оно ничего не дает.

— Мара, детка, расскажи... мне... о... своей ... маме.

Я склонила голову набок и прищурилась.

— Ты такой упрямый.

— Расскажи мне о своей маме.

— И это очень раздражает.

— Расскажи мне о своей маме.

— И еще властный.

— Мара, о своей маме.

— И ты иногда можешь быть полным придурком.

— Мара…

Я закатила глаза и сказала, глядя в потолок:

— Черт возьми, хорошо, я расскажу тебе о своей маме.

Но это была не уступка с моей стороны. А моя новая стратегия. Я решила, что ему следует узнать о моей матери. Возможно, хотя было и так ясно, что он всегда был настороже, был очень проницательным, часто понимал меня и уже многое обо мне знал, но возможно, он, просто несмотря на все это, не замечал мои Две и Пять Десятых.

Поэтому я решила посвятить его в этот ранг.

Сделав еще один глоток «Фриззантэ», поставила фужер на стол и начала, глядя куда угодно, только не ему в глаза, разоблачая Мару, которой он меня считал.

— Моя мать — пьяница. Как и тетя Луламэй. Функционирующие алкоголики, если можно, так сказать. Они курят сигареты и травку. И пьянствуют. И развлекаются. Им обеим уже за пятьдесят, хотя с ними двумя я не общалась и не видела больше десяти лет, за исключением нашей «милой» встречи у меня в магазине, подозреваю, что их образ жизни за это время особо не изменился.

— Нехорошо, что твоя мать и тетя — действующие алкоголики, Мара, но это не так уж плохо, — заметил Митч.

Я перевела взгляд в его прекрасные глаза. Такие карие, смотрящие на меня с теплотой и такие глубокие. Бездонные. Мне хотелось утонуть в них, плыть, глядя в его глаза всю оставшуюся жизнь.

Вместо этого я тихонько вздохнула, собралась с духом и продолжила, может, когда я закончу свой рассказ, он поймет, что я не для таких, как он.

— Мое первое воспоминание о матери, когда она занималась сексом на диване в нашем трейлере с волосатым водителем грузовика.

Взгляд Митча тут же стал напряженным.

— Она знала, что я была в трейлере, — добавила я.

Пальцы Митча судорожно сжались.

— Она не остановилась с ним даже, когда встретилась со мной глазами, — продолжила я.

— Господи, милая, — пробормотал Митч.

— Я выбежала из нашего трейлера, когда она стала делать ему минет, но вернулась в свой закуток, когда он стал трахать ее сзади.

У Митча отвисла челюсть.

— Я помню каждую секунду, — прошептала я. — Это выжжено у меня в мозгу.

Митч втянул воздух через нос.

— Мне было тогда четыре года, — закончила я.

Он прикрыл глаза. Я поняла, что это значит, поэтому проигнорировала, когда холодная рука сжала мое сердце, выжимая из меня жизнь. Отвернулась и сделала еще один глоток вина.

— Я не знаю своего отца, потому что мать не знает от кого залетела. Росла я в маленьком городке. Все в этом городке знали о моей матери и тете Луламэй, поэтому все обо мне думали определенным образом. Родители, дети, учителя — все. Родители и учителя считали меня отбросами, они обращались со мной как с мусором. Даже когда я была маленькой, они относились ко мне именно так, никак иначе. С той самой минуты, как я поняла, что из себя представляет этот мир, я была, словно покрыта дегтем, и с каждым вдохом я не знала другого мира. Родители не разрешали своим дочерям приходить ко мне домой, а мне — к ним. Учителя почти не замечали меня. Когда я подросла, парни решили, что я такая же, как и моя мать. Это было не очень веселое время, так как трудно было убедить парней, что я не легкая добыча. Поэтому после нескольких очень невеселых свиданий я перестала с кем-либо встречаться. У меня было все два друга — мой кузен Билл и подруга по имени Линетт, чьи родители были единственными в городе, относящиеся ко мне по-человечески.

Когда я глубоко вздохнула, Митч настойчиво сжал мои пальцы:

— Посмотри на меня.

Я не стала на него смотреть, представляя, что могу увидеть. Я не хотела этого видеть.

Поэтому продолжила: