Ломая печати

Тут и пришла беда. Такая, что хуже быть не могло. Немцам послали подкрепление. Вместе с гардистами их было не меньше двухсот, они бросились на Подзамок. Разъяренные, увешанные автоматами и гранатами. Подняли стрельбу. Но было уже поздно — наступила ночь. В бессильной злости немцы расправились с тремя невинными людьми. Лишь за то, что они не могли ответить, где партизаны, их застрелили прямо на месте.

Ночью кто мог ушел из Подзамка. А Склабиня утром проснулась — и начался судный день: окруженная со всех сторон, всюду патрули, броневики, пулеметы, лай собак. Со стороны Подзамка доносился гром — словно гроза шла, к небу вздымались облака дыма и пламени. Содом и Гоморра.

Немцы ничего не забыли. Отнюдь.

И потом — разве не угрожали они в листовках, которые разбрасывали по лесам, что больше не намерены бездеятельно наблюдать за «бандитским» движением и за каждую враждебную акцию отплатят сторицей?

«Мы предостерегаем вас, чтобы вы не допускали кровавых действий! Воспрепятствуйте в этом и чужим, пришлым — чешским, русским и еврейским бандам.

Учтите, что мы отплатим за все по принципу: око за око, зуб за зуб!»

Склабиня была не обычная деревня, а первая, которая провозгласила восстановление Чехословацкой республики! И тут был партизанский штаб! Партизаны! И французы!

Еще до полудня каратели обошли деревню, дом за домом. Пришли и на верхний конец.

— Кучма! Выходи! На улицу! — приказали отцу.

Мама бросилась к ним, причитала, что не даст мужа. Ее отшвырнули так, что она упала. И, лежа на земле, рыдала безутешно, безудержно.

А немец оглядывался по сторонам, словно ему чего-то недоставало. А потом спросил гардиста, что был с ними:

— Он? — и указал на Владо.

Этот черный ворон кивнул и сам схватил мальчонку за руку, да так дернул, что Владо вскрикнул.

— Иисусе Христе! — душераздирающе закричала мать. — Чего вы от него хотите? Он же еще ребенок! Ему и четырнадцати нет! Куда вы его забираете? Он ни в чем не виноват. Ведь он еще ходит в школу! Смилуйтесь, ради Христа, что же я буду делать без сына, без мужа!

— Жили здесь французы, а? — заорал на мать один из этих негодяев в черном.

— Конечно, жили, — подтвердил другой.

— Ну, так заткните старухе глотку, нечего тут разоряться. А сопляка сюда!

Маму отшвырнули, а отца ударили в спину прикладом.

— Топай! Революционер!

Их погнали по деревне. Владо держался за руку отца, напуганный виденным, страшась будущего. Перед глазами у него стояла избитая мать. И сестренка, которая, плача, путалась у людей под ногами. И он еще крепче хватался за руку отца. Это была единственная опора и спасение. Так дети ищут защиты у отца и матери всегда, когда им страшно.

Они шли большой толпой. В том, в чем были, когда их схватили. В Дьяковой их затолкали в костел и составили список. Ровно четвертая часть из всех шестисот жителей села. Здесь они узнали, что Склабинский Подзамок немцы сровняли с землей, сохранившуюся до того времени часть замка уничтожили, цыганский поселок на Преслопе сожгли. Из Дьяковой склабинчан погнали в Мартин. Прямо в тюрьму.

Сперва они стояли во дворе. Долго. Потом их снова пересчитывали. И наконец заставили бежать по лестницам, пройти по длинным коридорам, причем на них все время кричали.

— Держись за руку, нам нельзя терять друг друга, — приказывал ему отец.

Так они оказались в одной камере. Их затолкали туда столько, что нельзя было ни лежать, ни сидеть, только стоять. Они не сомкнули глаз всю ночь. А едва забрезжило утро, раздались крики, шум.

По коридорам затопали кованые сапоги. Слышно было, как выкрикивают фамилии, открывают камеры, гремят замки. Дошли и до их камеры.

— Кучма, 1902 год рождения. Выходи!

Владо все еще держался за руку отца. И почувствовал, как отец сжал его руку и на миг прижал его к себе: «Владко!» Больше он не произнес ни слова. Владо весь дрожал, охваченный дурным предчувствием — что-то будет с отцом. Кто-то из соседей погладил его по голове и сказал: «Не бойся, Владо, все снова будет хорошо!»

Но утром отец не вернулся. Не вернулся и перед обедом, когда двоих из камеры вызвали, чтобы они вышли в коридор за супом. Вернувшись, они как-то странно посмотрели на него, потом тихо говорили о чем-то остальным, будто советуясь. И наконец один из них, подойдя к нему, прижал его к себе.

— Будь мужественным, мальчик! — голос его дрогнул. — Ты должен знать правду. Твоего отца расстреляли!

У Владо перехватило дух, и свет померк в глазах. Все потеснились, освободили на полу место, чтобы он смог лечь. Он душераздирающе плакал, долго-долго, пока не явился надзиратель и не закричал на них что, мол, там за шум.

— Будь мужественным, мальчик! — повторял тот сосед, словно не найдя других слов утешения.

Потом кто-то сказал:

— Теперь тебя пустят домой. Это точно!

Он был как в тумане, ничего не соображал. И ему было безразлично, останется ли он тут или его отпустят домой.