Ломая печати

Неужто возвращаются славные времена короля Жигмонда, когда к здешним владениям принадлежал и незначительный городок, теперешний центр Турца, его сердце, Мартин, который называют словацким Парижем?

Да нет! Где там! Дело не в этом! А в том, что Склабиню, которая еще вчера была лишь пересадочной станцией по дороге в Кантор, его тылом, опорой, житницей и помощницей, сегодня заполнили энтузиасты, мечтатели — здесь группы и группки, отряды и отрядики, штабы и штабики, которые явились бог знает откуда; тут же и командование мартинского гарнизона, отряды парашютистов, которые словно с неба свалились. Так вот эта Склабиня стала самым что ни на есть генеральным штабом бойцов Величко, потому что Петр Алексеевич отдал приказ спуститься с гор в долины, из Кантора в Склабиню. И две бригады маршем вступили в село с песней на устах, с пулеметами на плечах и прямо к дому Самчика, где собрались партизанские командиры, армейские офицеры, революционный национальный комитет, его председатель Майерчик и все, у кого были глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать.

Ибо тот знаменательный, долгожданный миг близился. Они входили в историю республики. На фасаде дома, который в эту минуту окрестили резиденцией главного штаба, вывесили флаг, на скорую руку сшитый из материала, который удалось разыскать, — но ведь это был флаг. И он выражал все — мечты, надежды, волю к сопротивлению, энтузиазм, борьбу. Призыв к человечеству. Но прежде всего это был голос народа, рука, поднятая «за» — за жизнь вместе с чешским народом, в единой республике, как и было написано в Мартинской декларации восемнадцатого года. Под конец это с волнением сказал и председатель: «Торжественно объявляю наше село первым свободным населенным пунктом и провозглашаю восстановление Чехословацкой республики!»

Это была краткая речь. Пожалуй, самая краткая из произнесенных за все время борьбы за свободу. Но она означала революцию: Склабиня с той минуты была первым островком, самой первой свободной территорией обновляемой республики.

Величко расквартировал бригаду. Словаки на нижний конец, советские — на верхний. Французы — в Склабинский Подзамок.

Только одна их группа — для обеспечения связи — останется здесь. Пусть устраиваются, где им хочется. Они выбрали верхний конец.

— Немцы! Немцы к нам идут! — Детей смутил незнакомый язык. А ведь что чужое — то всегда немецкое, верно? Перепугались, побежали к мамам.

— Какого черта! Какие еще немцы! Французы это. Французы! Да они же все одно что наши! Кумекаете? Они с нами! Против немцев! — Старый Кучма, у которого они устроились на гумне, даже заикаться стал от волнения.

Он познакомился с ними в первую же минуту, как они пришли в Кантор; как раз в тот день он с соседями-фурманами вывозил хлеб в лагерь. И теперь он радовался, что здесь, в его сенном сарае над ручьем, откуда до леса рукой подать, расположились именно они. Потому что хороший гость лучше родни. А французы за это время завоевали добрую славу. Ну а доброе имя — великое дело.

Едва расположившись, они вошли в дом. Поздоровались вежливо — это сразу было ясно. Потом заговорили. Это хозяева уже не поняли. А ведь хороша ложка к обеду! Что же они хотят? А-а? Это они хотят познакомиться, представляются — Андре, Пьер, Жан, Рене. Сказали свои имена. Потом показали на Владо, а он, от смущения покраснев до ушей, молчал.

— Ну, не стесняйся, что ты, — приободрил его отец. — И скажи, как тебя зовут.

— Владо! — пробормотал он себе под нос.

— Браво! — захлопал в ладоши один из них, смуглый и невысокий. Он тут же выбежал из дома, а спустя минуту вернулся, запыхавшись, и протянул мальчику руку — со сжатой ладонью, как при игре в фанты. И что-то произнес, очевидно, «на, возьми».

Тогда и Владо протянул руку, сжал в ладони то, что вложил Рене, а раскрыв ее, увидел две конфеты. У них дома никогда не было конфет. Одну он сразу дал сестренке. Ну и вкуснота.

С тех пор не было для него человека милее Рене.

И с раннего утра до вечера Владо был с ним, со всеми.

Утром, когда Рене умывался; до обеда, когда он разбирал и чистил винтовку. В полдень, когда им приносили обед.

Вечером, когда французы играли в домино.

Смотрел, как они умываются в ручье, как бреются в саду, — там они повесили зеркальце, которое дала им мама. У них были такие маленькие приборы, до этого Владо таких не видел, потому что отец брился только опасной бритвой.

Отец сказал ему, что в такой машинке есть маленькая бритва, такое лезвие. Когда Рене хотел сменить воду в миске, он всегда звал мальчика: «Eh bien, mon garçon, va chercher de l’eau et magne-toi!»[10] В первый раз Владо не мог понять, что он хочет. Тогда Рене показал руками, что ему нужно. А на другой день Владо уже понял и побежал с миской к ручью. Да еще повторял то, что услышал: «Eh bien, mon garçon, va chercher de leau et magne-toi!» Остальные французы смеялись во все горло, а один похлопал его по плечу и что-то сказал, наверно, что-то хорошее, потому что все закивали. А Рене достал из рюкзака конфетку и угостил его. Ох, и вкуснота!