Ломая печати

Едва стемнело, они тронулись в путь. Подошли к Вагу и переправились на лодках, но тут ему приказали остаться. Какое разочарование! Он не пойдет со всеми! Будет тут еще с двумя на страже! Но приказ есть приказ. Сторожить так сторожить. Ждали они, впрочем, совсем недолго. Несколько выстрелов, еле слышных издалека, еще какие-то звуки — возможно, крики, потом послышался топот, все ближе и ближе, и вот наши уже здесь. Попрыгали в лодки. «Греби!» Мило приналег на весла. Он переплыл Ваг еще раз, и в это время тот, чужой берег стал оживать. Тьму рассекали конусы света, вдали слышались крики, лай собак, но партизаны уже спешно уходили во тьме, их укрыл верный друг — лес. Там они сбросили мешки с плеч. «Ну как?» — нетерпеливо спрашивали тех, кто участвовал в операции. «Всех послали на тот свет! И Ахбергера. Попался он нам. А тут вот маленький сюрприз», — показали они на мешки. Чиркнули спичкой. Открыли мешки. Водка. Немецкая. Табак словацкий. Ого! Пачки, свертки! Бумажки зеленые и коричневые, всякие. Деньги! Бумажки со столькими нулями! Мило аж глаза раскрыл от изумления, таких он еще не видел.

Ночью он спал беспокойно: то ему снился Ахбергер, то он преследовал гестаповцев, охранял лодку, носил медики; вот и получилось, что он, ранняя пташка, проспал.

— Эй, соня! — тряс его рябой. — Вставай! Знаешь, сколько вы взяли в этой туранской кассе? Два миллиона! Теперь заживем!

Мило полдня ходил как во сне: он — один из героев дня. Он хотел было сбегать вниз, в Склабиню, к крестному, и похвалиться. Но ему не разрешили. Потому что уже готовилось это — расстрел двоих осужденных. И после обеда было приказано построиться всем, кто был в Канторе.

Когда партизаны построились, им сообщили, что эти двое, которых недавно приняли, — сказали, что они-де чехи из протектората, а в Словакию пришли, чтобы бороться против немцев. Помощник повара застал их в тот момент, когда они сыпали в котел с супом белый порошок. Полевой суд из представителей подразделений единогласно приговорил их к расстрелу.

Сперва они никак не могли объяснить, каким образом в подкладке их пальто оказались зашиты мешочки с белым порошком, таким же, как тот, который они сыпали в котел. Но потом, под тяжестью улик, а особенно после того как их допросил настоящий чешский партизан, они признались: они судетские немцы, их послали в Словакию под видом чешских беженцев. Ахбергер из Туран приказал им извести Кантор с помощью яда. И обещал за это 25 тысяч крон.

Суд отклонил их просьбу о помиловании.

Поэтому сейчас — в словацкой шеренге — дрожал как в лихорадке смертельно бледный партизан Гамза.

Когда привели осужденных, он закрыл глаза.

Захлопали выстрелы. Глухо, тупо, словно нехотя.

Эхо отразилось от скал. Пролетело волной над поляной, лес поглотил его, и оно исчезло.

Все было кончено.

— Собаке — собачья смерть, — пробормотал Пало, когда они возвращались к себе.

«Не слишком-то веселое начало», — подумал Гамза.

Рябой, словно услышав его мысли, повернулся к нему.

— Что, дружище? Не по себе было, а? Совсем тошно? Да что поделаешь? Война, она такая. Как говорят, в поле две воли: чья возьмет. Или мы их, или они нас. Если б они — лежали бы мы уже, вытянувшись, холодные, наевшись мышьяка. И было бы здесь огромное красивое кладбище. Высоко в горах, на свежем воздухе, кругом зеленый лес. Вот так-то, браток. Или они тебя, или ты их! Война!

НОМЕР 306084

Трупы членов военной миссии полковника Отто перевезли из мартинских казарм в эту забытую богом деревню в долине. Деревенский сторож похоронил их тут.

И по деревне, этому живому улью, где все кипело, бурлило, гудело, смешивалось, переплеталось одно с другим, эта весть разнеслась как грохот барабана. Ее сразу же разнес ветер.

А ведь еще недавно здесь, казалось, застыли, замерли прошлые века. Два ряда домов по обе стороны ручья с библейским почти названием — Цедрон — тихо и мирно пускали к небу тонкие струйки дыма. Люди с именами такими стародавними, что, казалось, они вышли из тьмы средневековья, — Ондрей Брана Сврчинэ, Ян Кургайец Кулихэ, Андрей Дюрик Паукэ, Йозеф Беличка Шувадэ, Ян Майер Микэ. Густые леса, перемежающиеся с зарослями терновника, можжевельника, орешника, на Брвеном, Преслопе, Грабине, на лысом Лученце были безмолвны, как и века назад. Крестьяне пахали, боронили, сеяли, сажали, косили, рубили лес, как их отцы и деды дедов.

И вдруг — словно по мановению волшебной палочки — Склабиня стала совсем иной. Каждый божий день был полон событий и приносил больше новостей, чем в былые времена целый год.

Улицы, гумна, избы, риги, амбары и сараи растягивались словно резиновые: живая волна — солдаты, партизаны, штатские — залила комнаты, чердаки, сени, кладовки, сеновалы; подвалы и амбары превратила в склады; в домах, что были побольше, разместились штабы. По дороге, ведущей в Мартин, гудели машины, тащились повозки с провиантом, боеприпасами, снаряжением; порой грохотали и танки.