Ломая печати

«На лестнице вокзала Сен-Лазар расположились группы словаков. Под сводом зала они большей частью кажутся несуразными, нелепыми. За плечами у них долгий путь из Праги в переполненном вагоне. С Восточного вокзала их привезли сюда и взяли за это четыре франка. Теперь они торчат тут на ступенях и ждут. Если кто из них осмелится, зайдет в булочную или другой магазин, то покажет рукой на что-нибудь и протянет десятифранковую бумажку. Торговцы уже знают их и много сдачи не дадут. В двадцать три часа отходит поезд в Гавр. В отделении девять человек, у них девять мешков — красных, в цветочек, несколько караваев хлеба и перин. Старый словак, старая словачка, сын, дочь, второй сын и еще четыре дочки.

Поезд идет по спящей Нормандии. Дождь стегает воскресное утро, когда приезжаем в Гавр. Пять часов утра. Автобус со словаками идет не в порт, а в предместье Гравийе. Тут улицы нередко вообще без окон — сплошь каменные стены вдоль угольных складов и фабрик. Дорога немощеная. Над воротами на бульвар Сади Карно висит флаг судовой компании. Тут автобус останавливается, и словаки выходят, боясь за судьбу своих мешков. Двое подвыпивших негров, худые оборванцы, останавливаются и смеются, глядя на неуклюжие движения переселенцев и накрахмаленные, торчащие юбки женщин. Словаки кажутся им крайне экзотическими. Негры что-то выкрикивают, а переселенцы испуганно исчезают в дверях.

Двор. Барак, забор, деревянные строения. Похоже на живодерню, но это — дезостанция.

Падают струи дождя, а мы стоим на дворе. Стены словно обтянуты серой глазурью. Перед нами усталые, дрожащие от холода словаки.

Поток эмигрантов хлынул в огромный зал. Мужчины, женщины, девушки, юноши и дети. Завтра их разделят на группы в «предбаннике» дезинфекционного отделения, оттуда поочередно отведут в раздевалку. Женщин отдельно, мужчин отдельно, детей отдельно. Тут каждый, каждая должны раздеться. Одежду с остальными вещами упакуют в мешок и отправят в одну из двух дезинфекционных камер. Все люди бредут под душ и там должны — хотят они этого или не хотят — помыться и принять душ.

Лишь после этого их пустят в Гавр. Там, сразу за Дворцом юстиции, находится карантинная станция, официально называемая Hôtel des Émigrants.

В этом доме постели для восьмисот человек, и все заняты.

Для восьмисот человек постели в этом доме.

Для восьмисот человек».

Тот, кому я читаю эти строки, не отрывая глаз от моих губ, напряженно следит за каждой сменой выражения на моем лице, слушает каждое слово.

Я понимаю его.

Потому что каждый слог для него как бы возвращение туда.