Ломая печати

— Дорогие наши освободители! Добро пожаловать в наш славный старинный королевский свободный словацкий город Крупину!

И все двести пятьдесят бойцов — французов и словаков — как один ответили:

— Mor ho![25]

(2) Жибритов, о котором пойдет речь, — село, откуда виднеется Ситно[26], пик Дьяволов, и озерцо Пяти матерей, тех, что в давние поры утопили там своих дочек, чтобы их не терзали куманы. И дым оттуда виден над Банской Штявницей, и речка сбегает к Альмашу, где, по описанию Ярослава Гашека, когда-то добывали золото, погружая в воду старые метлы. Это именно тот Жибритов, где, по словам того же Гашека, волки разорвали священника, оставив от него одни башмаки, в связи с чем в село стали наведываться комиссии из Штявницы и Крупины. Жибритовцев они обзывали «словацкими псами», а их старосту Дюро Огарко — kutya, kutya, legnagyobb kutya! — «самым большим, паршивым псом» — и кидались на него с кулаками.

И хотя Дюро потчевал их жареными цыплятами, а младшего сына Ондро послал за вином в Крупину и тем самым потерял его (Ондро уже не воротился), пан королевский нотар[27] из Штявницы то и дело грозился кулаком и орал: «Ах ты, поганый пес, Огарко, isten bizony, я прикажу тебя запереть, как грязную свинью, пошлю за тобой жандармов, душа твоя собачья, но прежде всего заберу твою дочь Марию». Но так как жандармы не заявились, пошел Дюро искать свою дочь Марию в Штявницу, в дом королевского нотара. Отворила ему сама Мария и поведала, что сперва-то она все плакала, а потом, дескать, милостивый пан королевский нотар купил ей сережки. И дала она отцу двадцать золотых. Но тут появился королевский нотар и скинул Дюро с лестницы. Пошел Дюро домой, да по дороге заглянул в корчму к Самуэлю Надю. Выпил пол-литра трижды очищенной можжевеловки и пустился изливать душу и сердце, жалуясь на учиненную кривду: съели, мол, волки священника, а он из-за этого потерял сына и дочку, самого его обозвали поганой собакой и грязной свиньей, да еще с лестницы спустили. Вот теперь он и не знает, как быть, может, надо самому явиться к жандармам и отдаться им в руки.

«С панами договориться можно, — сказал ему Самуэль Надь, — только ежели сам станешь мадьяром. А иначе сидеть тебе в комарненской крепости». Самуэль Надь позвал жандарма, тот отвел Дюро в кутузку, потом препроводил к начальнику, где Дюро заплатил золотой и получил справку с гербовой маркой о том, что с этой минуты он перед богом и перед людьми мадьяр и что зовут его не Юраем Огарко, а Белой Аладаром. С тех пор, а тому уже пятнадцать лет, он все зубрит по-мадьярски «Отче наш», да все никак не вызубрит.

Так вот, в этот самый Жибритов, с его колокольней гуситских времен, явились потолковать с людьми в конце сентября 1944 года двое советских офицеров. Как выяснилось, дела Глинковской гарды в этом селе не очень-то ладились: ее так долго сколачивали, что пришлось послать из Крупины толкачей, да и на ученье потом собралась она всего лишь однажды, и на том все кончилось.

К тому же стало известно, что здешний священник Ягода приветствовал восстание в местном храме и делу повстанцев безоговорочно предан.

И, наконец, офицеры установили, что на село и его обитателей можно вполне положиться, и потому решено было разместить подразделение где-то поблизости. Расположились у тихого поселка Шваб, в котором с полдюжины домишек.

Бойцов оказалось около тысячи. В основном кавалеристов. Местные называли их казаками. Одних коней было, пожалуй, сотен шесть.

Командир поселился у Войтеха Греганя. Штаб — в домах поселка. Рядовой состав — в палатках на соседних взгорьях, на Валахе, в Яблоневой, Дольнем Кирштейне, Корповке.

Боеприпасы и взрывчатку сложили на охраняемых гумнах; провиант в доме, где жил командир; медпункт устроили в доме Яна Яловьяра.

У них были свои обозы, кузнецы, обувщики, портные и стадо крупного рогатого скота, из которого две-три головы шли ежедневно в котел.

Оружия было много. Автоматы, пулеметы, боеприпасы в достатке, даже три семидесятимиллиметровые пушки, которые обслуживались словацкими артиллеристами.

Расположение части тщательно охранялось, посторонним вход в него был запрещен. Провиант, сено, овес и все прочее обеспечивала Крупина, грузовики добирались до самой горы Куштровки, там их разгружали, и уж оттуда швабчане вывозили груз на собственных упряжках.

К швабчанам русские относились по-доброму, не забывали делиться с ними и провиантом.

Ходили в разведку в глубокий немецкий тыл, часто переодевшись в немецкую форму.

Гордо называли себя партизанским соединением имени Александра Невского. Разное толковали о задачах соединения, но главное было то, что подчиняются они только Москве и что основная их задача — разведка в глубоком тылу противника.