Ломка

— Врёшь ты всё, Борямба. Даже щас врёшь… Лично мне боязно. Мы стреляем, а они всё идут и идут. Хрен их чё остановит, — сказал Жора, не отрываясь от прицела винтовки.

— Ладно. Чего врать действительно, — и мне страшно, — не зная, куда убежать глазами, сказал Борямба. — Куда ж без этого?

— То-то и оно, ребятки, — прикрикнул старшина и застрочил из "максима".

Немцы подступали всё ближе и ближе. Уже можно было разглядеть их лица.

— Интересно, как там у других обстановка? — спросил вечно любопытный Жора, посмотрев в обе стороны окопа.

— Свой фронт держи, солдат, — глухо сказал старшина, вставляя новую пулемётную ленту. — Не твоего ума дело, что творится у других. Метр вправо, метр влево вдаль от окопа — твой фронт. Там твой враг. Заруби это на своём мокром носу, парень.

— А если?

— На войне не бывает "если", сопляк, — разозлился старшина. — Будешь думать за всех — допустишь прорыв на своём участке… А теперь меняем положение, пристреливаются курвы.

Очередь из автомата взрыхлила землю, где только что находились трое.

— Вот ведь как бывает, если думать, а не думать "если".

С таким старшиной молодые ребята почувствовали себя спокойней; им на миг показалось, что сейчас они проходят военно-теоретическую подготовку без какой-либо опасности для жизни, как и в Абакане несколькими месяцами раньше.

— А старший лейтенант, пославший этого солдата — он ведь… сам знает, что никакого наступления не будет… Мы все погибнем, все, — ощутив сухость во рту, забормотал Борямба.

— Цыц, паникёр! Это он за-ради нас сделал, чтоб раньше сроку от страха не сдохли, — резко одёрнул старшина. — Есть шанс ребятки, точно вам говорю. Быстро поглядите назад. Переправа почти закончена. Надо только с этими расхлебаться (кивком головы он указал в сторону немцев) и всё. До своих вплавь доберёмся.

— Сколько до них? — спросил Борямба.

— Сейчас метров сто — не больше, — ответил Жора и плотно прижался к земле. — Господи, как их много-то.

— Много говоришь?! Ща проредим, — злобно процедил старшина.

"Максим" зарокотал, выплёвывая пули. Цепь наступающих гитлеровцев залегла под ураганным огнём. Когда пулемёт смолк — снова поднялась, но не вся. В одном месте зияла дыра — дело рук Забелина. Отрывистые, похожие на собачий лай выкрики немецкого офицера, законопатили просеку. Линия наступления вновь стала цельной.

— Да-а-а, — протянул Жора, — как будто и не стреляли.

— Вот так проредил, — согласился старшина. — Так, ребятки. Скоро говорить будет некогда. Скажу вам как на духу. Медали свои боевые заработал я трусостью. Только в опасности все назад норовят побежать, а мне, чем страшней, — тем быстрей я вперёд мчусь. Завсегда в первых рядах и ни разу не ранило. Вот вам оборотная сторона храбрости.

— Батальё-о-о-он!.. Штыки-и-и… примкну-у-уть!.. В атаку-у-у… за мно-о-ой… Ура-А-А — богатырским криком разнеслась по выжженной степи команда старшего лейтенанта.

Как один поднялись из окопов бойцы. Только Богучаров не дёрнулся с места. Пехота не по нему; он истребитель танков. Зажав в руках две связки гранат, сибирский охотник по-пластунски пополз вслед прорвавшимся за линию обороны "тиграм".

— "Неужели прослаб? Раз прослаб — расплачивайся", — была последняя мысль сержанта Богучарова.

Рукопашная схватка была короткой. Батальон навсегда остался лежать в донских степях. Пройдёт время. Братская могила порастёт травой, забытая людьми… Побегут годы, на свет появятся дети, которые, быть может, прочтут о славном боевом пути Пирятинской гвардейской. Не каждому будет понятно, за что сражались их деды, а кто поймёт и проникнется болью, тот не станет сетовать на положение в государстве и отныне начнёт жить не в стране, а на Родине…

Владимир Спасский выжил, прошёл через концентрационные лагеря Германии, а затем и России. Потом будет Сибирь — суровый таёжный край, которого поначалу люди боятся, а после не мыслят себя в ином месте. Он переживёт вождя народов всего на шесть лет, так и не смыв с себя прилепленной государством печати врага и предателя; за неосторожность остаться в живых после попадания фашистской пули должны будут расплачиваться дети.

— Ну, здравствуй дед. Вот и свиделись. Не переживай, солдат. Сейчас я всё поправлю, — сказал Андрей, достал из кармана пиджака ручку, перечеркнул надпись " с неизвестным солдатом" и вывел над ней "с гвардии рядовым Владимиром Спасским".

Внук, встретившийся с дедом, сегодня ещё раз убедился, что его появление в деревне нельзя назвать случайным. С этой мыслью пришло спокойствие; путь выбран правильно, свернуть с него нельзя, а значит, следует идти и вести за собой людей. Андрей каким-то непонятным сверхъестественным чутьём угадывал, что в конце будет что-то страшное, которое откроет дорогу прекрасному. Ему, как и Моисею в незапамятные времена, не будет позволено вступить на землю обетованную. Он может только незримо ощущать её присутствие и стать факелом в тёмном длинном тоннеле. Его участь — радоваться своему то ярко пылающему, то еле мерцающему свечению во мраке, и видеть впереди узкую полоску света, за которой другая жизнь.

***