Ломоносов

Из документов ясно, что ученый пристально следил за обучением Петра Дудина и через некоторое время изменил порядок его занятий, дав распоряжение, чтобы рисованию Дудин обучался не в гимназии, а в Рисовальной палате «после полудни», утренние же часы он должен был посвящать «наукам» в гимназии. Обучившись, Петр продолжил дело отца, но теперь он писался уже не крестьянином, а купцом.

Всемирная слава и ее изнанка

К концу 1750‐х годов Ломоносов получил признание не только в России, но и во всем мире. Он стал руководителем Исторического собрания, Географического департамента, Академического университета и Академической гимназии.

В 1760 году Шведская королевская академия наук избрала Ломоносова своим почетным членом. Четыре года спустя он стал почетным членом Академии наук Болонского института. Им восхищались лучшие умы Европы!

Казалось бы, Ломоносов мог пребывать в полном собой довольстве. Он достиг того, что в XVIII века называли «щастьем» – именно так, с буквы Щ, писали это слово, подразумевая вовсе не состояние души, а чины и богатство.

«…Щедроты государыни превзошли все мои надежды и все заслуги. 16 марта 1753 года всемилостивейшая императрица пожаловала мне в Ингрии [103]226 крестьян с 9000 югеров [104](принимая за югер площадь в 80 сажен [105]в длину, 30 в ширину) земли, так что у меня достаточно полей, пастбищ, рыбных ловель, множество лесов, 4 деревни, из коих самая ближняя отстоит от Петербурга на 64 версты, самая дальняя – на 80 верст [106]. Эта последняя прилегает к морю, а первая орошается речками, и там, кроме дома и уже построенного стеклянного завода, я сооружаю плотину, мельницу и лесопилку, над которой возвышается самопишущая метеорологическая обсерватория, описание которой будущим летом с божией помощью я опубликую», – хвалился он в письме к Эйлеру.

Но, несмотря на это, в душе Ломоносова покоя не было. Как любой получивший известность человек, он сделался мишенью для злобных выпадов посредственностей. И они его больно задевали! «Меня тревожит наглость рецензентов, которые с язвительностью Теона наперерыв терзают мои рассуждения, – признавался он. – Все это заставляет меня не без основания подозревать, что тут таится нечто, и столь незаслуженные и оскорбительные поклепы на меня распространяются коварными усилиями какого-то заклятого моего врага». А врагов у Ломоносова хватало! Увы, вспыльчивый нрав приносил ему в течение всей его жизни немало хлопот. Но Ломоносов относил все только за счет людской зависти. «… Я восемь же лет заседаю в Канцелярии (не для того, чтобы начальствовать, а чтобы не быть под началом у Тауберта [107]), то эта сволочь неизменно старается меня оттуда выжить», – гневался он.

Из его писем видно, что Ломоносов выписывал из-за границы множество журналов и негодовал, находя в них недобросовестную критику своих работ. Он писал Эйлеру: «Издатель лейпцигского “Журнала естествознания и медицины” не столько из стремления к истине, сколько по недоброжелательству напал на мои труды и, плохо поняв их, обошелся с ними как нельзя хуже. Пример вышеозначенного рецензента увлек многих других, и они с яростию восстали против меня, а именно: Фогель в своей “Медицинской библиотеке”, издатель “Гамбургского магазина” и некто Арнольд из Эрлангена, о диссертации которого я читал недавно благоприятный отзыв в гамбургской газете».

Действительно, осенью 1754 года в баварском Эрлангене некто Иоганн Арнольд защитил диссертацию «О невозможности объяснить теплоту посредством вращательного движения частиц». Об этом событии публику оповестил журнал «Беспристрастный Гамбургский Корреспондент», который превознес до небес Арнольда и крайне пренебрежительно отозвался о Ломоносове. Об этом происшествии разгневанный Ломоносов и писал Эйлеру, прося его вмешаться, а когда Эйлер в дружеском письме посоветовал ему не обращать внимания на «нечистоплотных газетчиков», Ломоносов обнародовал его письмо, чем сильно обидел знаменитого математика.

Затем, желая выплеснуть свой гнев и добиться правды, Ломоносов сочинил и отправил в Германию написанный на латыни трактат «О должности журналистов в изложении ими сочинений, назначенный для поддержания свободы рассуждения». Оригинал не сохранился, зато до нас дошел его французский перевод.