Все же Ломоносов переложил восемь псалмов, и некоторые из его переложений получили громкую славу – совсем не ту официальную, школьную славу, которую имели его придворные оды. Ломоносовские псалмы стали песнями, кантами, и бродячие слепые певцы пели их еще через полвека после смерти автора.
Особенно знаменит был 145-й псалом:
В псалмах Ломоносов, пожалуй, трогательнее и лиричнее, чем в чем бы то ни было, написанном им. Здесь мы местами слышим голос не просвещенного деиста, не любознательного естествоиспытателя, не любующегося многообразием мира художника, а человека, в минуты слабости, в час поражения уповающего только на Бога:
Ломоносов был силен и горд, но он знал, что такое нищета, голод, бесправие; все это он пережил. И потому для разговора о Боге и человеческой судьбе ему потребовалась не только “сила” ямба, но и “нежность” хорея:
Бог этих стихов – не абстрактный философский принцип и не равнодушный к человеку “Великий Художник”. Это тот библейский “живой Бог”, с которым возможен личный, даже интимный диалог… В мире, сотворенном таким Богом, есть место и для жалоб – они не тщетны, и для радостного умиления – оно не бессмысленно и не постыдно.
Но все же ноты жалобы и умиления не могли быть для Ломоносова основными. И вероятно, только что процитированных знаменитых строк самому поэту был дороже “прекрасный псалом 103”, в котором описывается разнообразие, крепость и красота Божьего творения. На середине псалма, когда дело дошло до “левиафана”, Ломоносов, как мы уже видели, обнаружил несоответствие греческого и славянского текстов и остановился. Так на полпути закончился этот его труд – как и многие другие его работы.
К переложениям псалмов примыкает “Ода, выбранная из Иова”. Сюжет библейской Книги Иова общеизвестен: праведник, чья душа стала предметом спора Бога и Дьявола, теряет все – семью, имущество, здоровье. Друзья убеждают его в априорной справедливости Творца; жена советует: “Похули Бога и умри”. Но Иов не готов похулить Бога и не может согласиться со справедливостью его суда. Он вызывает Творца на разговор: “О, если бы кто выслушал меня! Вот мое желание, чтобы Вседержитель отвечал мне…” И Бог отвечает Иову, но странен этот ответ. Как замечает С. С. Аверинцев, “обращенные к Иову вопросы направлены на то, чтобы насильственно расширить его кругозор и принудить его к экстатическому изумлению перед тайнами мира… Ни на один из своих вопросов Иов не получил ответа. Но в его душе наступает катарсис, не поддающийся рассудочному объяснению…”. Не справедливость, а мощь, красота, разнообразие, слаженность, точность оправдывают творение и Творца. Именно эта идея близка Ломоносову.
Из огромного множества явлений, которые приводит Творец как доказательство своей правоты перед человеком, Ломоносову оказываются близки только картины яркие, мощные, поражающие воображение – Бегемот, Левиафан… Он опускает те лиричные места, которые как раз дороже всего современному читателю Библии: “Есть ли у дождя отец? или кто рождает капли росы?.. Кто приготовляет ворону корм его, когда птенцы его кричат к Богу, бродя без пищи?.. Знаешь ли ты время, когда рождают дикие козы при скалах, и замечал ли ты роды ланей?.. Они изгибаются, рождая детенышей своих, выбрасывая свои ноши…”
Еще находясь под арестом, Ломоносов написал учебник “Краткое руководство к риторике”. По выходе на свободу он немедля представил его академии.