Ломоносов. Всероссийский человек

Сегодня самое интересное в ломоносовской “Риторике” – его философские рассуждения о природе слов и стоящих за ними понятий. “…Не рассуждаем здесь, как еврейские учители, которые в книге, Зоар[79] называемой, словам без всякого основания приписывают некую потаенную силу, от звезд происходящую и действующую в земных существах…” По всей вероятности, о каббалистических учениях, которые здесь имеются в виду, Ломоносов знал лишь понаслышке (в Германии он мог общаться с адептами так называемой “христианской Каббалы”, которых было немало среди лейбницианцев). Но дальше речь идет о спорах средневековых философских школ – номиналистов и реалистов (Ломоносов называет их “именники” и “вещественники”), которые были ему ближе. Рационалист, сын “века разума”, естествоиспытатель-экспериментатор, Ломоносов склонялся к точке зрения номиналистов, полагая, что идеи – лишь отражение эмпирических явлений. “От идей, подлинные вещи или действия изображающих” происходят слова.

В основе всякого рассуждения лежит заданная тема. “Простые идеи, из которых она состоит, называются терминами. Например, тема – «неусыпный труд препятства преодолевает» имеет в себе четыре термина: неусыпность, труд, препятства и преодоление”. От терминов происходят “первые идеи”, а от них “вторичные”. Например, термину “неусыпность” соответствуют такие первые идеи, как “надежда”, “послушание”, “богатство”, “честь”, “утро”, “день”, “ночь”, “леность”, “гульба”, “сила”. Первая идея “вечер” порождает вторичные идеи – “темнота, холод, роса, звери, из нор выходящие”. Другими словами, речь идет попросту о поэтических ассоциациях, причем достаточно смелых и неожиданных.

Правда, Ломоносов оговаривается, что лучшие сочинители обладают особого рода “душевным дарованием” – “силой совоображения”, способностью “с одной вещью, в уме представленной, купно воображать и другие, с ней сопряженные, например: когда, представив корабль, с ним воображаем купно и море…”. Но природное дарование “не всегда и не во всяком случае надежно”, а потому необходимы правила.

В сущности, Ломоносов написал пособие, благодаря которому человек, не обладающий исключительными дарованиями, может попытаться стать писателем. Такие книги пользовались успехом в любые времена.

Формально следуя рекомендациям Миллера, Ломоносов включил в книгу примеры из двух современных ораторов, причем не самых крупных – француза Флешье и немца Мосгейма. Из русских риторов, церковных и светских, – ни одного примера, даже из Прокоповича. В качестве примеров поэтической риторики служат стихи самого Ломоносова и античных классиков – Горация, Сафо, Вергилия, Цицерона, Гомера. Большие фрагменты “Илиады” и “Одиссеи”, специально переведенные Ломоносовым для “Краткого руководства…”, открывают историю стихотворных переводов Гомера в России.

Для этой же книги Ломоносов перевел одну из од Анакреона (об этом – чуть ниже) и “Памятник” Горация. Если его преемники на этом пути, Державин и Пушкин, использовали горацианскую форму, чтобы предъявить свои заслуги и заявить свои права на бессмертие, Ломоносов просто перевел римского лирика, вступая (как и в случае анакреонтики) в соревнование с покойным Кантемиром, чьи великолепные в своем роде переводы из Горация через три года после его смерти все еще лежали неизданными. Автор “Краткого руководства…” не отступал от оригинала. Но он не мог не отождествлять себя мысленно с тем, кому:

…Беззнатный род препятством не был,
Чтоб внесть в Италию стихи эольски
И первому звенеть Алцейской лирой.

Другая фундаментальная работа, “Российская грамматика”, относится уже к следующему десятилетию. Здесь у Ломоносова не было предшественников, и огромную подготовительную работу пришлось проделывать самому. Лишь в 1754 году Ломоносов, активно побуждаемый к тому Шуваловым, готов был взяться за перо. 20 сентября следующего года он “поднес” свою завершенную рукопись годовалому Павлу Петровичу. На следующий день в академию поступило распоряжение графа Разумовского о печатании книги. Подготовка рукописи к печати шла, однако, медленно, поскольку Ломоносов без конца вносил исправления в уже беловой текст. Лишь в январе 1757 года книга вышла в свет.