Лорд и леди Шервуда. Том 2

Расслышав ее слова, стрелки шумно присоединились к просьбе Кэтрин. Вилл, оживившись, повернулся к Робину и, смерив его теплым насмешливым взглядом, поинтересовался:

– Опять станешь отпираться и уверять нас, что ты не в голосе?

– Или что у тебя молчит сердце? – тут же вмешалась Кэтрин, стрельнув лукавым взглядом в сторону Марианны.

Посмотрев на Марианну, Робин улыбнулся и ответил:

– Нет, Кэтти! Мое сердце не молчит, и я вполне в голосе.

Под громкие рукоплескания Кэтрин, торжествуя, протянула ему предмет, который прятала за спиной. Марианне вначале показалось, что это лютня, только необычной формы. Но, приглядевшись, она узнала в инструменте латинскую гитару, голос которой ей доводилось слышать прежде. Робин забрал у Кэтрин гитару, поднялся и взмахом руки согнал с одной скамьи сидевших на ней стрелков. Привольно устроившись на скамье и поставив на нее одну ногу, он принялся перебирать струны и подкручивать колки. Когда струны ответили стройным звучанием, Робин расстегнул манжеты рукавов и стал играть.

Струны запели под его пальцами, отвечая то россыпью серебряных брызг, то вскрикивая гортанным многоголосием. Откинув голову на стену, прикрыв глаза, Робин извлекал из струн мелодию за мелодией, одну переходившую в другую, и они обвивали слушателей волшебными невидимыми лентами, околдовывали, заставляя забыть обо всем и превратиться в слух.

Он запел, и его голос заполнил притихшую залу. Голос Робина был таким чистым, чарующим, манящим, что Марианна поняла стрелков, которые летом одолевали лорда Шервуда просьбами спеть. Она слышала многих менестрелей, но ни один из них не был так искусен, не покорял так всецело сердца тех, кто его слушал.

Хотел я сплести для любимой

Венок, но цветов не нашел.

Лишь спелые кисти рябины

И листьев желтеющий шелк.

Дары сентября небогаты

Для той, что была так щедра

И летнюю ночь от заката

Делила со мной до утра.

Я летом ромашки для милой

И маки охапками рвал,

Как полдень июньский счастливый,

Цветами ее осыпал.

Последний в августе вечер

Раскинулся звездным шатром,

Окутал нам бархатом плечи,

Согрел на прощанье костром.

И милая утром дрожала,

Хоть сон был и сладок, и тих.

А ночью не слышал я жалоб

На холод объятий моих.

В осенней росе ты продрогла,

Проснись и останься со мной.

Отправилось лето в дорогу,

Призывно ржет конь вороной.

Стрелой полетит он по лугу,

К груди тебя крепко прижму.

И утром осенним подругу

Представлю друзьям как жену.

Кольцом обручальным восполню

Я скромность венца из рябин,

А спросишь о сердце, напомню:

Давно оно стало твоим.

Осенние листья роняя,

Придет к нам и зимняя ночь,

А к новому лету, родная,

Мне сына роди или дочь.²

Кэтрин, перегнувшись через колени Джона, дотянулась до Марианны и оживленно зашептала:

– Это и есть наша прощальная с летом песня! Робин сложил ее для меня, но как бы от имени Джона. Мы ведь с Джоном поженились в первый день сентября, а Мартин у нас родился, правда, к весне, а не к лету, но то было не в первый год после свадьбы.

Расслышав ее говорок, Робин повел глазами в сторону Кэтрин и ласково усмехнулся:

– Да уж, дружок, заставила ты меня совершить настоящий подвиг: предстать перед всем Шервудом повитухой! Как же было после этого не отблагодарить тебя песней?

Гости дружно расхохотались, а лицо Кэтрин вспыхнуло густым румянцем. Робин вновь пробежал пальцами по струнам, и все смолкли как по команде.

Молчавший все лето лорд Шервуда к радости гостей пел одну песню за другой. Почти ни одной из этих песен Марианна не знала и поняла, что и слова и мелодии принадлежат самому Робину. Зачарованная, как и все остальные, она не могла отвести взгляда от лица Робина, по которому скользили тени, отбрасываемые огнями факелов, от его пальцев, то быстро, то медленно перебиравших струны, и те отзывались все новыми и новыми напевами.

Когда он ненадолго замолчал и отпил вина из стоявшего перед ним кубка, в трапезной не раздалось ни единого шороха. Он запел снова, и Марианна, с трудом оторвав от него взгляд, посмотрела на других стрелков. Они завороженно смотрели на своего лорда, и на их лицах читалось нескрываемое восхищение. Внезапно в ее памяти всплыли слова, однажды сказанные Гаем: «Все повинуются ему беспрекословно, но не из страха». И сейчас она удивилась проницательности смертельного врага лорда Шервуда. Робин горячо любим своим воинством. Он вождь от рождения. Стрелки преданы ему бесконечно и безоглядно. Каждый из них пошел бы на верную гибель, повинуясь слову или всего лишь взгляду лорда Шервуда.

Словно услышав ее мысли, Робин посмотрел на Марианну, улыбнулся и негромко сказал:

– Тебе, любовь моя!

Не сводя с нее глаз, он стал петь ту песню, которую она сама год назад пела на берегу Трента, в день, когда они с Робином впервые встретились.

Мне ль в лета юные мои

Судить о Смерти и Любви?

Но слышал я, что стрелы их

Опасны для сердец людских.

Нас одинаково разят

И жар Любви, и Смерти хлад.

Они, хоть обликом не схожи,

Готовят нам одно и то же.

Губительна любая часть —

В огне сгореть иль в бездну пасть.

Ударит гром, плеснет волна,

А пагуба от них одна.

Итак, равны Любви огонь

И Смерти хладная ладонь,

Но все ж Любви способен пыл