Лорд Престимион

— Нет, позволь мне высказаться. Неужели ты думал, что в моем представлении носить корону значит только устраивать большие процессии, роскошные банкеты и сидеть здесь, в просторных залах Замка, среди древних ковров и статуй? Когда я принял решение у Тегомарского гребня избавить мир от памяти о войне, оно было поспешным и, возможно, не правильным. Но это мое собственное решение, и в то время для него имелись веские основания, оно и сейчас еще кажется мне не столь уж порочным. Это похоже на утверждение человека, которого мучит чувство вины?

— Ты сам сегодня произнес это слово. Помнишь?

«Вот еще одна моя вина».

— Мимолетная слабость, только и всего.

— Не мимолетная. И не такая уж слабость, Престимион. Я читаю в твоей душе не хуже любого мага. Каждое новое сообщение о случаях помешательства причиняет тебе боль.

— А если и так, стоит ли портить такой чудесный ужин, чтобы сказать мне об этом? Боль со временем проходит. Этот каспок доставлен стремительными курьерами с берегов Синталмондской бухты для нашего с тобой удовольствия, а ты позволяешь нежнейшему куску рыбы превращаться в старую подошву на тарелке, утомляя меня такими разговорами. Ешь, Септах Мелайн. Пей. Уверяю тебя, я готов терпеть те неудобства, которые принесут последствия моего решения, принятого у Тегомарского гребня.

— Ладно, — сказал Септах Мелайн. — Разреши мне тогда перейти к сути дела. Если тебе приходится терпеть и страдать, почему ты приговорил себя к необходимости страдать в одиночку?

Престимион непонимающе посмотрел на него.

— О чем ты говоришь? Почему в одиночку? У меня есть ты. У меня есть Гиялорис. У меня есть Мондиганд-Климд, дающий мне мудрость и утешение, с помощью обеих своих голов. У меня есть крепкие братья. У меня…

— Тизмет не воскреснет, Престимион.

Откровенные слова Септаха Мелайна Престимион воспринял, словно пощечину.

— Что? — переспросил он после секунды ошеломленного молчания. — Неужели тебя тоже охватило безумие если ты произносишь подобные глупости? Да, Тизмет мертва и никогда не воскреснет. Но…

— Ты собираешься провести остаток жизни в трауре?

— Никто, кроме тебя, Септах Мелайн, не посмел бы говорить так откровенно.

— Ты меня хорошо знаешь. И я говорю действительно откровенно. — Невозможно было уклониться от пристального взгляда настойчивых голубых глаз Септаха Мелайна. — Ты живешь в ужасном одиночестве, Престимион. Было время, в те несколько недель перед битвой у Тегомарского гребня, когда ты казался полным новой жизни и радости, словно часть тебя, давно отсутствующая, встала на место. Этой частью была Тизмет. Всем нам у Тегомарского гребня было ясно, что нам предназначено судьбой разгромить мятежников Корсибара в тот день, потому что ты был нашим лидером и тебя окружала аура неуязвимости. Так и случилось; но в час победы Тизмет погибла, и для тебя с тех пор все изменилось.

— Ты не сказал мне ничего, чего я бы еще…

Септах Мелайн хладнокровно перебил короналя, невзирая на его титул.

— Дай мне закончить, Престимион. Тизмет умерла, и для тебя это было концом света. Ты бродил по полю битвы, словно проиграл войну, а не завоевал трон в тяжком сражении. Ты приказал стереть воспоминания, словно тебе необходимо спрятать обстоятельства, сопровождавшие твое восхождение на престол, от всего мира, — а кто мог возразить тебе в тот момент? В самый день твоей коронации я нашел тебя, погруженным в отчаяние, в зале Гендигейла, и ты говорил мне такие вещи… Никто бы мне не поверил, если бы я их повторил кому-то еще: правление, сказал ты, означает для тебя лишь долгие годы безрадостного труда, а потом еще некоторое время жизни в мрачном Лабиринте в ожидании смерти. Причину такого отчаяния я вижу исключительно в потере Тизмет.

— А если и так, что тогда?

— Ты должен выбросить Тизмет из головы, Престимион! Разве ты этого не понимаешь? Ты будешь всегда любить ее, но любить призрак — леденящее душу удовольствие. Тебе нужна живая спутница, которая разделит с тобой славу твоего правления, когда все пойдет так, как нужно, и будет сжимать тебя в объятиях в совсем иной темноте.

Бледная кожа Септаха Мелайна покраснела от возбуждения, вызванного собственным красноречием.

Престимион изумленно смотрел на него. Такая самонадеянность переходила всякие границы. Септах Мелайн был самым привилегированным из его друзей; лишь он один в целом мире мог так разговаривать с ним. Но его речи переходят всякие границы и способны лишить его всех привилегий.

Сдержав себя немалым усилием воли, Престимион спросил:

— И у тебя есть кандидатура на эту должность, полагаю?

— Есть. Эта женщина, Вараиль, из Ста.

— Вараиль?

— Ты любишь ее, Престимион. О, только не надо засыпать меня возражениями! Для меня это совершенно ясно.

— Я ее видел всего один раз, не более часа, когда приходил под фальшивым именем и с накладной бородой.

— Чтобы это произошло между вами, понадобилось не более пяти секунд. Она вонзилась в твою душу так же глубоко, как топор дровосека в дерево, и высекла такие искры, что вся комната осветилась.

— Наверное, я сделан из металла, если топор может высечь из меня искры? Или из камня.