— Лап, а я и не уходил. Так — сделал маленький крючочек по жизни. Но любил я только тебя. А это кто у нас такой большой? Это моя доченька Сонечка, да? С красивыми папиными губками и таким смешным носиком, маминым носиком-курносиком, да? Иди-ка к папе, иди скорей, не бойся… Лап, ты классно выглядишь в этих брючках. Такая тоненькая… Сонечка, какая у нас красивая мама, правда? Ты что, не узнаешь своего папу? Ну вот, какая плохая девочка… Надо же… Плохая девочка-Сонька сначала странно смотрела на него, а потом разревелась и убежала на кухню. Наверняка в утолок за холодильник, где она прячется в минуты горя и отчаяния с тех пор, как научилась ползать. А я стояла и смотрела на еще потолстевшего, но такого же неотразимого, такого же единственного в мире, моего Вадика… Большого, крупного, теплого, чуть мешковатого и уютного, как мягкий, игрушечный мишка, с шелковистой, коротко стриженной шерсткой…
На следующее утро, за завтраком, Сонька была задумчивая и хамоватая. Спихнув локтем блюдечко с черными сухариками, которые я, по старой памяти, поставила для Вадика, она зачерпнула своей ложкой овсяной каши из моей тарелки, поперхнулась и плюнула этой кашкой прямо на Вадика. Он молча утерся. Тогда Сонька набрала побольше воздуха в легкие и проорала:
После чего прополоскала рот остывшим какао, высыпала себе в нагрудный карман остатки сухариков, аккуратно обошла Вадика, нежно поцеловала меня в ухо и ушла в школу.
Я с трудом подняла на Вадика глаза, а он сказал:
— Ничего.
И мы зажили, как будто не расставались. Вадикины вещи появились как-то сами по себе. Просто в квартире стало чуть теснее. Совсем чуть-чуть. Но зато сама она как будто расширилась и посветлела. Рядом со старым футбольным мячом, который все эти годы красовался в комнате на полке, как память о любимом муже, Вадик поставил фотографию своей мамы и смешного желтого медвежонка. Сонька быстро привыкла к папе. А я все не могла отделаться от страха, что вот сейчас проснусь — и ничего больше не будет. И никто не подойдет сзади и не подышит в затылок, шепча глупости, от которых ноет под ложечкой и щекочет в носу. И еще мне не давала покоя одна мысль. Даже не мысль, а ощущение. Что я что-то упустила, чего-то не додумала, что-то забыла… Но мне никак не хватало времени сосредоточиться и подумать.
В один из бесконечных счастливых выходных позвонила Ленка.
— Ну чего? — с ходу спросила она.
— Что — «чего»? — недовольно переспросила я, чувствуя, что подружка хочет поругать мужчин, начиная со своего Генки и заканчивая им же, а где-нибудь в середине обязательно достанется моему Вадику.
— Да насчет счастья хочу поинтересоваться.
— А что ты вдруг этим интересуешься?
— Да я все думаю — ты ведь все время ждала чего-то. То есть не чего-то, а кого-то. Скорей всего, Вадика своего и ждала. А теперь он с тобой. И выходит, ждать тебе больше нечего. И некого. Так ведь?
— А тебе завидно?
— Завидно, конечно, — вздохнула Ленка. — Я вот Генку жду уже третий день, например. Только счастья от этого что-то особого не испытываю.
Мы еще поговорили о счастье и несчастье, совсем запутались в категориях и решили, что разговор не получился.
А меня по-прежнему что-то беспокоило. Месяца через два я поняла, что же именно. Салон. «Салон коррекции». Было это все, или просто мне приснилось, когда я, продрогшая, перепуганная, примчалась домой тем вечером и обнаружила как ни в чем не бывало сидящую на диване Соньку с чипсами и пультом, поглощенную переживаниями смешного зверька Муми-тролля по отношению к его подружке фрекен Снорк? Я тогда отругала Соньку, отобрала у нее полупустой пакет, показала еще раз кнопку «пауза» на пульте, которую надо нажимать, когда звонит телефон, заставила ее умыться и лечь спать. И тут же легла сама. Вот тогда-то и пришел Вадик… Или нет, он пришел утром… Когда я вспоминала про грейпфрутовый сок из моего детства, розоватый, горько-сладкий… В общем, в этом месте история как-то путалась у меня в голове и никак не смогла соединиться во что-то стройное и понятное. Я поняла, что должна во всем этом разобраться. А поэтому для начала нужно найти тот самый «Салон коррекции».
В ближайшее воскресенье, встав пораньше — не в половине одиннадцатого, а без пяти десять, мы с Сонькой позавтракали, оставили Вадику записку: