Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

В военное время комиссия круглый год разъезжала по району, закупая лошадей. Наряды на закупки сыпались как из рога изобилия, дел было, хоть отбавляй. Главным пунктом закупки лошадей были Ромны, здесь жили два главных поставщика комиссии – барышники-евреи братья Миренские. Это были сыновья барышника Бороха Миренского, который начал с грошей и умер богатым. Родом он был из Ромен, с молодости решительно ничего, кроме страсти к лошади, не имел. Когда в Ромны на прием лошадей приезжал генерал Скаржинский, Борох мальчишкой часами стоял где-нибудь у забора и любовался чудными конями. Генерал обратил на него внимание и сказал одному из поставщиков комиссии взять мальчугана на службу. Так началась карьера Бороха Миренского. Он быстро пошел в гору, сам стал делать поставки и по справедливости считался одним из лучших и наиболее добросовестных конноторговцев. Всю свою жизнь работал он только с ремонтной лошадью, ничего другого не признавал и сам подготовлял к сдаче в ремонт собранных им по заводам и ярмаркам коней. Умирая, Борох Миренский оставил капитал, и оба его сына, Лейба и Герш, продолжили дело отца.

Лейба был плотный, коренастый мужчина, с окладистой черной бородой; за важный вид и степенность местные помещики прозвали его Лордом. Герш был подвижный, рыжеватый и крайне плутоватый еврей, однако лошадь он знал лучше брата, был смелее в делах и поэтому разбогател очень скоро. Его прозвали Бароном. Он имел привычку всех господ называть «панночку»; говорил он хорошо, был умен, но любил прикинуться дурачком. Лейба был проще, прямее и честнее. Оба они благоговели перед памятью генерала Скаржинского или, по крайней мере, делали вид. Во время наших приездов в Ромны Миренские сдавали зараз по четыреста—пятьсот лошадей.

Сначала принимали лошадей у Лейбы. Начинается выводка. Лорд дает объяснения генералу или членам комиссии, где и у кого куплена каждая лошадь. Говорит он с малороссийским акцентом и, делая выразительные глаза, решается указать на особые стати лошади. Выводчик у него был замечательный, и Лейба им очень дорожил. Однако в один из наших приездов первую же лошадь вывел юркий и худенький еврей, в сюртуке и в презабавной клетчатой фуражке. «Что это такое?» – спросил генерал Миренского. «Так себе, еврейчик», – ответил самодовольно Герш Борохович. «Какой же это выводчик? – сказал опять Яковлев. – Он нас только задержит, ведь и лошадь толком поставить не сумеет». Однако лошадь стояла как вкопанная, а перед ней – забавная фигура еврейчика с пейсами. Лошадь осмотрели. Генерал крикнул: «Пройдись!» – и выводчик побежал с лошадью. Жеребец играл, но выводчик ловко его осаживал, приседал и хорошо показал лошадь. То же было и дальше. Еврейчик оказался беженцем из Польши и знаменитым барышником по фамилии Файтель. Его у Миренского прозвали Файтелем-польским, лошадей он выводил хорошо, при этом был так комичен, что мы все, и солдаты тоже, покатывались со смеху. Генерал запретил ему выводить лошадей: «Это не театр». Файтель-польский передал лошадь солдату и стал около выводки, вооружившись суковатой палкой. Во время приема он нет-нет да и вставлял словечко и корчил такую невинную рожу, что поневоле рассмеешься. Герш и сам в карман за словом не лез. Они, бывало, рассмешат генерала, смотришь, Герш и выпросил надбавки за какого-нибудь одра. Тогда он подходил к коню, трепал его по шее и говорил: «Хороший конь!» – и мысленно уже ощущал удовольствие от лишнего четвертного билета в своем кармане.

Герш был порядочный плут, и с ним надо было держать ухо востро. Надуть нас было невозможно, но иногда ему это удавалось: он умудрился-таки вечером, в числе последних номеров, которые идут быстро, всунуть трех забракованных утром лошадей. Я заметил, но смолчал. Я сказал об этом генералу, и он меня поблагодарил. Вечером генерал сказал Гершу, что такие-то лошади ему возвращаются и он Миренского предупреждает. Герш не на шутку струхнул. Через месяц все забылось, но когда он опять повторил одну лошадку, тут я заметил вслух, что утром она уже была на выводке. Генерал нахмурился, внимательно посмотрел на лошадь и сказал: «Да, вы правы». Он хотел немедленно прекратить прием, но тут Герш завопил на Файтеля-польского, что это он, сатана, по ошибке велел вывести забракованную лошадь. Поднялся весь еврейский кагал. Сняв шапку и утирая обильно катившийся по его лицу пот, Герш вдруг сказал: «Ну, кто пана Бутовича на лошади обманет – тот трех дней не проживет!». Сказано это было с таким сердцем и такой верой, что все рассмеялись и инцидент был исчерпан. Убедившись в бесполезности подобных трюков, Герш больше к ним не прибегал.