Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Февральская революция застала меня в Москве. Я присутствовал на бегу в то время, когда в Москве разыгрывались решительные события, а в Петрограде уже совершилась революция, царский режим пал и отошел в область преданий. Вместе с Телегиным я стоял у окна в библиотеке и смотрел, как по Ходынскому полю к городской думе двигалась артиллерия, чтобы решить судьбу России. Тем временем беговые испытания шли своим чередом, мы с Телегиным вышли на балкон. Жуткую картину представлял бег в тот день: на трибунах – пустота. Где обычно собирались тысячи, там бродили сонными мухами сто-сто пятьдесят человек и, казалось, сами не знали, зачем они здесь и что делают. В членской беседке тоже почти никого не было, только в судейской администрация была налицо и занималась своим привычным делом. Раздавались звонки, колокольчик четко отбивал четверти и полуверсты, мальчики приносили рапортички из расчетной, прикидчик стоял у секундомера. Словом, все по-прежнему. И вместе с тем все было не так: лица серьезные, сосредоточенные, угрюмые, почти никто не вёл разговоры, все хотели поскорее вернуться домой, к родным. Наездники ехали безо всякого одушевления и напоминали скорее манекенов, чем живых людей. Не было ни борьбы на финише, ни мастерской езды. На всем лежала печать подавленности, всех охватило чувство неуверенности в завтрашнем дне, казалось, нечто жуткое и страшное окутывает нас.

Я уверен, что подобное чувство испытывал не один я, а многие из тех, кто присутствовал на бегу в тот день. В истории спорта то был действительно памятный день, последний беговой день в Императорском Московском обществе поощрения рысистого коннозаводства, существовавшем с 1834 года.[153] Страница истории перевернулась, перед нами, как в незнакомой книге, открылась страница белая, полная неведомого. На этой странице неумолимая рука истории вскоре стала записывать новые, иногда страшные, иногда героические, иногда потрясающие, иногда бредовые и нелепые факты и эпизоды из жизни революционного времени. Начался другой период русской жизни, а с ним и русского коннозаводства. Нам, современникам всех этих великих событий, пришлось быть не только свидетелями, но и активными деятелями, некоторым, как автору этих строк, выпало стать и строителями нового коннозаводства, вскоре возникшего на развалинах прошлого.

Не дождавшись конца бегового дня, я решил поскорее вернуться к себе, в гостиницу «Славянский базар», с тем чтобы в ту же ночь ехать в Орёл, к месту службы, а по пути на день или два заехать в Прилепы и посмотреть, что там делается. Однако пробраться в гостиницу оказалось не так-то легко. Уже на Петроградском шоссе было людно и шумно. Извозчик, лавируя среди многочисленных прохожих, с трудом прокладывал себе путь, но ехал все еще рысью и довольно резво. Это был знакомый извозчик, который к разъезду всегда подавал пролетку к членской беседке и часто возил меня. Молодой парень из деревни, разбитной и хорошо знавший Москву, он уже был в курсе событий и, везя меня по пустынной Беговой аллее, еще до выезда на шоссе, где стоят знакомые москвичам кони Клодта, рассказал много интересного о развертывавшихся событиях и движении рабочих на фабриках и заводах.

«Уж не знаю, как вас в офицерской форме и довезу: ведь ехать надо по Тверской и мимо Городской Думы, а там все кипит как в котле», – его опасения оправдались скорее, чем я думал. Уже у заставы, сейчас же после того как мы миновали виадук, вся Тверская являла собой сплошное море голов: народ двигался плотной стеной в одном направлении, вниз по Тверской к центру города, к Думе, Кремлю и Театральной площади. Ни одного извозчика не было видно, и меня с моим возницей затерло в толпе – пришлось двигаться шагом, слышать, что говорится вблизи, и видеть, что делается кругом. Людское море волновалось, лица имели напряженное выражение, большинство не знало, куда и зачем идет; но среди этой серой массы резко выделялись отдельные фигуры – то были первые агитаторы и поджигатели, старые революционеры и подпольщики. По мере нашего продвижения становилось все теснее и теснее.