Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Быстро довез меня ямщик по хорошо знакомой дороге. В Прилепах было спокойно, но зловеще спокойно. Меня уже не встретил Ситников. Как потом говорили крестьяне, умер вовремя, с ним они хотели расправиться: Ситников был строгий и справедливый хозяин, не давал грабить и воровать и потому был неугоден деревне. На заводе служащие перешептывались и были явно встревожены.

Ровно в три часа две соседние деревни – Пиваловка и Кишкино – прибыли с флагами в Прилепы и все вместе отправились, как тогда говорили, на барский двор. Перед домом собралась толпа человек в триста. Тут были и мужики, и бабы, и подростки. Все гудело, пело, орало, однако пьяных еще не было. Потребовали, чтобы я вышел. Когда я появился на крыльце, все стихло, а затем раздались крики: «Да здравствует революция!», «Власть народу!», «Земля и воля!». Я постоял несколько минут, посмотрел на эти лица, возбужденные надеждой на предстоящий грабеж, поклонился и ушел. Толпа еще минут пятнадцать кричала и бесновалась, но затем… разошлась по домам. Вечером все в деревне были пьяны, только что народившиеся «товарищи» буянили и все торжество провозглашения революции закончилось дикой дракой, причем одному из крестьян, Ивану Самонину, пропороли вилами бок.

В усадьбе пока все еще было по-старому: меня встретил камердинер, повар вовремя подал обед, везде было чисто и опрятно. На заводе молодые рысаки ездились по замерзшей реке, происходила случка, наездники, маточник, отвечавший за кобылий табун, смотритель завода находились на местах. Однако всем было тревожно, люди опасались за свое имущество и судьбу. Я счел нужным успокоить служащих, сказал, чтобы они с доверием отнеслись к новой власти и ждали нового управляющего.

После обеда я пошел гулять. Уже смеркалось, короткий зимний день клонился к вечеру. Местом своей прогулки я избрал дорогу на Кишкино и пошел по хорошо протоптанной стежке, что тянулась вдоль телеграфных столбов параллельно проезжей дороге. Из города, возвращаясь с базара, ехали порожняком подвыпившие крестьяне, они были возбуждены, веселы и, по-видимому, торжествовали. «Наша взяла!» – крикнул один из них и, хлестнув свою лошадь, умчался. Почти никто не раскланялся со мной, что-то вызывающее и вместе с тем скрытное, затаенное читалось на лицах сразу ставших развязными мужиков и баб, что развозили по деревням и селам весть о революции.

В верхнем саду я встретил крестьянина сельца Прилеп Лыкова. Это был один из заправил деревни, человек решительный, смелый и большой горлан, как говорили про него односельчане. Я понял, что встреча эта неслучайна. Увидев меня, Лыков низко поклонился, снял шапку обеими руками и умышленно состроил приниженное лицо. Я сделал вид, что этого не замечаю, и, как и всегда, отдал ему поклон. Тогда, расставив ноги, он оперся руками на свою высокую и прямую, как шест, палку, хитро и торжествующе посмотрел на меня и затем, растягивая слова, сказал, что вот, мол, времена переменились, в чести будет мужик, а не барин и много будет такого, чего никто и представить себе не может. Как ни был я подготовлен предшествовавшими событиями, но тон и слова поразили меня: первая встреча лицом к лицу с русской революцией в деревне. Но то были цветочки, вскоре пришли и ягодки. Вернувшись домой, я не мог заниматься делом и, отложив письма с тем, чтобы взять их с собою в Орёл, отдал распоряжения к утру подать сани для отъезда на станцию и никого не принимать, после чего остался один со своими мыслями и думами.

Утром, едва я успел одеться, как узнал, что пришли крестьяне поздравлять меня с революцией. Я вышел к ним. Вся площадка перед домом была запружена народом, тут были и мужики, и бабы, и девки, и даже дети. Каким-то чудом уже появились красные флаги. Окинув взглядом толпу, я сейчас же увидел, что это были не прежние крестьяне-просители, передо мной были счастливые, возбужденные лица каких-то других, совсем новых крестьян. Среди них было немало и таких, которые выглядели угрожающе, смотрели недружелюбно, но сдерживали себя, так как манифестация носила мирный характер.

Мы поздоровались, я поблагодарил за поздравление и хотел уже уходить, но один из манифестантов не выдержал и спросил меня, верно ли, что вся земля отойдет крестьянам. На него со всех сторон зашумели, и он смущенно замолчал и смешался с толпой. Раздавались голоса, что сейчас нечего толковать об этом вопросе, решим-де вскоре. Я почувствовал ясно уже тогда, что земельный вопрос бесповоротно и навсегда разрешен русским крестьянством. Моя правильная точка зрения позволила впоследствии верно ориентироваться, не цепляться за землю, считать потерю не временным явлением, а неоспоримым фактом и в дальнейшем взять верный курс, чтобы не только уцелеть самому, но и спасти для страны мой завод и музей.