Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

С ранних лет у Капочки Кнопа проявилась страсть к лошадям. Во времена его молодости те лица, которые не имели своих выездов, за людей не почитались и по качеству выездов и количеству лошадей на конюшне было и уважение челяди к господам. Когда у Кнопов было четыре лошади, то прислуга говорила: «А вот у вашего дедушки их было восемь, да два кучера, да четырехместный сарай». В коннозаводстве Кноп, если можно так выразиться, выбрал три специальности: генеалогию (по преимуществу орловского рысака); историю конских пород; городскую езду у нас и за границей. В истории конских пород он, несомненно, один из наиболее образованных спортсменов, причем важно здесь отметить его совершенно объективный и беспристрастный подход к этой отрасли знания. Как-то однажды мы разговорились о графе Врангеле и его «Книге о лошади»,[186]

и Кноп, взяв из своей библиотеки немецкий подлинник этого сочинения, показал, а потом и перевел мне следующие слова графа: «В 1879 году, побывав в Санкт-Петербурге, я удивлялся, чему так восхищались охотники, когда представали перед ними эти узкогрудые, лещеватые уроды». Речь шла об орловском рысаке, и эти слова в русском переводе книги Врангеля выпущены переводчиком, почему я их и не знал. Кноп сообщил мне, что, увидев в 1900 году на выставке в Париже Ветра Буйного, граф Врангель взял все им сказанное об орловском рысаке назад. Не правда ли, этот интересный факт заслуживал того, чтобы быть отмеченным. Кноп, конечно, был прав, что наше коннозаводство велось по ложному пути, то есть по исключительно призовому направлению, а отсюда забвение и городской езды, и форм, и веса рысака. Влияние Кнопа было самое благотворное: он поддерживал наш дух, не давал нам унывать, своими пламенными речами и письмами призывая к работе на пользу родного коннозаводства и столь любимого всеми нами орловского рысака.

Как только вы входили в переднюю кноповской квартиры, вы сейчас же видели, что попали к лошаднику. Обстановка у Кнопа была очень удобна и хороша. Среди вещей некоторые, наследованные от отца или деда, имели и несомненное художественное значение. Приятно поражали образцовая чистота, с которой держалась квартира, первоклассное столовое белье, превосходная сервировка и хорошо вышколенная прислуга. Здесь все было на иностранный лад и весьма мало напоминало матушку Москву. Стол у Кнопа был изысканно-вкусный и даже тонкий. Сам Капочка, так я его называл (да и не я один), был знатоком вин и вообще большим гастрономом. Готовила знаменитая кухарка и готовила так, что за ней не всякий первоклассный повар мог бы угнаться. Эта кухарка была выученицей мамаши Кнопа, великой мастерицы кулинарного искусства. Я особенно любил одно из сладких блюд, которое подавалось у Капочки и носило название «баварских булочек». Нигде и никогда более вкусного пирожного я не едал, и гостеприимный хозяин меня частенько баловал этим лакомством.

Время шло, и мои отношения с Кнопом мало-помалу из очень хороших, а затем дружеских превратились в самые близкие, и нас уже связывала настоящая дружба. Когда двух людей связывает такая дружба, когда общность интересов, в особенности идейных, их объединяет, то таким людям уже не нужны посторонние лица: они могут довольствоваться беседой друг с другом, ибо в ней находят и отдохновение, и успокоение, и отраду. Так было и у меня с Капочкой Кнопом. Я любил бывать у него один. Мы вели долгие разговоры… Золотые, счастливые годы, где вы?!.

Велико же было удивление Кнопа, когда я как снег на голову свалился к нему и когда он узнал, что я приехал на долгих. Вместе мы пошли в домовое управление и получили разрешение поставить в пустой конюшне лошадь. Кучинский возился, отпрягая мерина, мы с Капочкой вынимали драгоценные масло, яйца, хлеб и птицу из саней. Когда наконец все было сделано (лошадь поставлена и убрана, сено заложено, сани подтянуты к конюшне), мы все вместе с нашей драгоценной ношей направились на квартиру, где Стёпа Кучинский устроился на кухне, а я застал супругу Капочки, Дарью Михайловну, за самоваром, который кипел и шумел вовсю. Расспросам не было конца, и весь этот день, не говоря о делах, я провел в милой и гостеприимной семье Кнопов, где любили и всегда баловали меня.

Так совершилось мое первое путешествие на долгих в Москву. И в последующие два года я еще не менее трех-четырех раз ездил туда так же и тем же путем, пока, наконец, в 1921 году не появилась возможность опять ездить в поезде.

Разговор с Полочанским