Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

В нашей волости все было спокойно, но в соседней, неподалеку от Прилеп, вспыхнуло очень серьезное восстание. Туда вызвали войска, были бои, жертвы, и повстанцы, не все обезоруженные, успели скрыться. Сведения об этом дошли и до Прилеп, но так как вспышка была подавлена и непосредственно нас не касалась, то все мы довольно безразлично отнеслись к этому событию. Кроме того, в Прилепах для охраны завода был учрежден временный пункт милиции. Милиционеров было пять человек, во главе стоял бравый малый, бывший подпрапорщик царской армии, Георгиевский кавалер, имевший три креста этого ордена храбрых. Поэтому не только мне, но и другим казалось, что мы находимся в безопасности.

Перед приездом Скатунина в заводе царила обычная суматоха и шла подготовка к выводке. Конюхов было мало, а потому административный персонал и старший наездник Ратомский буквально сбились с ног, готовясь к этому смотру. Когда смотр благополучно миновал, все поспешили разбрестись по домам, поужинали и вскоре заснули. Лишь сторож да дежурный милиционер не спали и находились на своих постах. В доме, куда я вернулся вместе со Скатуниным, тоже улеглись рано. В то время кроме меня там жили Ратомский, Зубарев и наездник Лохов, прибывший из Хреновой с прилепскими лошадьми. Они занимали две комнаты на верхнем этаже дома. Скатунин занял комнату рядом с моей спальней. Больше никого в доме не было. Что касается прислуги (тогда еще прислуживал мой старый камердинер Никанорыч, были горничная и кухарка), то они после ужина уходили к себе и никто из них в доме не ночевал. Последним покидал дом Никанорыч и, чтобы никого не будить утром, запирал наружную дверь, а ключ брал с собой. Мне не раз указывали на то, что находившиеся в доме ночью были как бы под арестом, но я не видел в этом никакой опасности: окна в доме были так велики, что в любую шибку (разбитое оконное стекло) мог свободно пролезть человек. Если бы случился пожар, то выходов через окна было сколько угодно, а от грабителей и убийц все равно не убережешься.

Мы со Скатуниным устали, а потому рано разошлись по своим комнатам. Обычно я ложился поздно, но тут в десятом часу был уже в кровати и перед сном стал просматривать какой-то французский роман. Роман попался неинтересный, мне наскучило его читать, я отложил книжку и посмотрел на часы: было без пятнадцати десять. Из соседней комнаты раздавался храп Скатунина. Я ему позавидовал, некоторое время полежал с открытыми глазами, помечтал и подумал; мне было как никогда спокойно и хорошо – это я особенно отчетливо помню. Я решительно не предчувствовал тогда, что нахожусь на волосок от смерти. Тем страшнее было мое пробуждение. Меня разбудил пронзительный крик Скатунина: «Яков Иванович, спасайтесь!». Я мгновенно проснулся и сел на кровати. Услышал шаги человека, бежавшего по коридору мимо моей спальни, и решил, что это спасается Скатунин. Очевидно, в этот момент я пришел в себя окончательно и услышал гул сотен голосов во дворе, какие-то свистки, а затем явственно расслышал крики: «Смерть большевикам!» «Это восстание крестьян, самосуд, смерть, гибель всего!», – вот что молниеносно пронеслось в моем уме. И как будто в ответ на это раздался один удар, потом другой, третий. Ломали входную дверь, били в нее небольшими бревнами, приготовленными для топки. Гулко раздавались все учащающиеся удары, сопровождаемые криками.

Я вскочил с постели и первым делом повернул выключатель – свет не зажигался. «Перерезали провода, – подумал я. – Надо спасаться!» С поразительной быстротой надев валенки на босу ногу, я в одной рубашке выскочил из спальни. Дверь моей спальни выходила в коридор, который вел в кабинет и в буфетную. Посередине коридор соединялся с вестибюлем; в нем, как и в остальных комнатах, кроме спален, ставни на ночь не запирались, а потому здесь было светло, так как ночь была лунная. Из коридора я бросился в вестибюль и подбежал к окну, чтобы посмотреть, что делается на дворе. Взглянул и замер: вся площадка перед домом была полна народу, все были вооружены, впереди стояла цепь крестьян с винтовками наперевес. Толпа волновалась и кричала, и я понял, что спастись нельзя. Но вдруг луч надежды блеснул в моем сознании: я подумал, что с противоположной стороны дома никого еще нет и можно, разбив стекло, выскочить в сад. Опрометью я бросился в столовую, но и здесь увидел почти ту же картину: посередине, как раз против двери зимнего сада, стоял пулемет и справа от него – цепь вооруженных с винтовками крестьян. Здесь было зловеще тихо, так как никого, кроме цепи крестьян и, очевидно, командира в солдатской шинели с револьвером в руке, не было. Дом окружен – спасения нет!