Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Мне удалось главное – обработать заведующих главками. В первую очередь – Теодоровича,[190] который возглавлял ГУКОН (Муралов к тому времени был назначен командующим войсками Московского военного округа) и В. В. Осинского,[191] исполнявшего обязанности наркома земледелия. Их голоса имели решающий вес, остальные члены коллегии шли за ними. Теодорович, как человек широкий, образованный и умный, понял необходимость задуманной мною меры и охотно дал свое согласие на ее претворение в жизнь. Труднее оказалось с Осинским. Это был капризный, упрямый и чрезвычайно самолюбивый человек. В свое время он блестяще окончил Московский университет и, по словам тогдашнего ректора, обещал стать гордостью русской экономической науки. Революционным движением Осинский интересовался с молодых лет, в компартию попал, вероятно, в первые дни Октября. Настоящая его фамилия была Оболенский, он был старшим сыном известного ветеринарного врача Валериана Егоровича Оболенского, автора книги «Основы коннозаводства». У нас с Оболенским-отцом сложились самые лучшие отношения. Их-то я и решил использовать, чтобы повлиять на Осинского, правильно учтя, что его отец поможет мне в этом трудном деле, он будет, конечно, сторонником возобновления бегов и окажется польщен той ролью, которая выпадет на его долю. Я поехал к Оболенскому-старшему. Он жил со старушкой-женой на Большой Никитской, отдельно от сына. Оболенские приняли меня не только любезно, но даже сердечно. Сам Валериан Егорович был прикован к постели, с которой ему уже не суждено было встать. Он внимательно выслушал меня, совершенно со мною согласился, обещал переговорить с сыном и сделать все возможное, дабы повлиять на него. Добившись своего, я перевел разговор на другую тему и некоторое время оставался у постели больного. Увидев, что мы прекратили деловой разговор, к нам подсела его жена, и завязалась общая беседа.

Валериан Егорович не мог скрыть от меня своей отцовской гордости. «Каков Валериан!» – сказал он мне и добавил несколько похвал сыну, который занимает такое положение в Компартии и уже Нарком, то есть Министр. Когда он это говорил, его лицо было радостно, уста улыбались и было видно, что этот больной, уже отживший свое человек не только гордится сыном, но и сочувствует ему. Это его блаженное настроение, однако, совершенно неожиданно для меня было нарушено его женой. Обратившись ко мне, она сказала буквально следующее: «Я уверена, что господин Бутович со мною согласится. У коммунистов ничего не выйдет, они разграбили и разорили Россию, и я скорблю о том, что мой сын коммунист!». Я отвечал уклончиво, но все же не мог не заметить, что, действительно, пока у них вышло еще не очень много. Оболенский застонал, насупился и ничего не ответил, его жена встала и удалилась. В семье, как во многих других в то время царил раздор, было два лагеря. Боясь, что сорвется так хорошо начатое мною дело, я кое-как успокоил Оболенского, еще раз заручился его поддержкой и уехал. А Валериан Егорович сдержал слово, подготовил сына.

Я указал главные рычаги, с помощью которых действовал, но это не значит, что я забыл о других членах коллегии. В самый последний момент, то есть в день заседания коллегии, я заехал в штаб Московского военного округа, с тем чтобы повидать Муралова и просить его как бывшего члена коллегии Наркомзема и создателя ГУКОНа поехать в коллегию и там поддержать мой проект. Муралов, который всегда близко к сердцу принимал интересы советского коннозаводства, дал свое согласие и, действительно, неофициально участвовал в коллегии, когда решался этот вопрос.

С большим нетерпением коннозаводские круги в Москве ожидали решения, и немало было волнений, особенно среди наездников, для которых то был вопрос жизни и смерти. Они прекрасно понимали, что если удастся получить принципиальное согласие на проведение бегов и устроить хотя бы несколько заездов, то правильная организация бегового дела будет не за горами. Интересно, что на колеблющихся членов коллегии большое впечатление произвел рассказ о том, с каким успехом прошли испытания в таком рабочем городе, как Тула. Можно утверждать, если бы не тульский прецедент, едва ли удалось бы добиться согласия московской коллегии: товарищи побоялись бы взять на себя ответственность в столь щекотливом деле. Коллегия Наркомзема благосклонно приняла мою докладную, я был назначен председателем комитета по устройству двухдневных испытаний, и в мое распоряжение выделили довольно крупную сумму денег. Беговой мир торжествовал: эта победа имела неисчислимые благотворные последствия для советского коннозаводства. День открытия бегов решили приурочить ко дню открытия Конгресса Коминтерна.