Лошади в океане

С точки зрения Медного Всадника
и его державных копыт,
этот бедный Ванька-Невстанька
впечатленья решил копить.

Как он был остер и толков!

Все же данные личного опыта
поверял с точки зрения топота,
уточнял с позиций подков.

Что там рок с родной стороною

ни выделывал, ни вытворял —
головою, а также спиною
понимал он и одобрял.

С точки зрения Всадника Медного,

что поставлен был так высоко,
было долго не видно бедного,
долго было ему нелегко.

Сколько было пытано, бито!

Чаще всех почему-то в него
государственное копыто
било.
Он кряхтел, ничего.

Ничего! Утряслось, обошлось,

отвиселось, образовалось.
Только вспомнили совесть и жалость —
для Евгения место нашлось.

Медный Всадник, спешенный вскоре,

потрошенный Левиафан,
вдруг почувствовал: это горе
искренне. Хоть горюющий пьян.

Пьян и груб. Шумит. Озорует.

Но не помнит бывалых обид,
а горюет, горюет, горюет
и скорбит, скорбит, скорбит.

Вечерами в пивной соседней

этот бедный
и этот Медный,
несмотря на различный объем,
за столом восседают вдвоем.

Несмотря на судеб различность,

хвалят культ
и хвалят личность.
Вопреки всему,
несмотря
ни на что,
говорят: «Не зря!»

О порядке и дисциплине

Медный Всадник уже не скорбит.
Смотрит на отпечаток в глине
человеческой
медных копыт.

«Бывший кондрашка, ныне инсульт…»

Бывший кондрашка, ныне инсульт,
бывший разрыв, ныне инфаркт,
что они нашей морали несут?
Только хорошее. Это — факт.

Гады по году лежат на спине.

Что они думают? — Плохо мне.
Плохо им? Плохо взаправду. Зато
гады понимают за что.

Вот поднимается бывший гад,

ныне — эпохи своей продукт,
славен, почти здоров, богат,
только ветром смерти продут.

Бывший безбожник, сегодня он

верует в бога, в чох и в сон.

Больше всего он верит в баланс.

Больше всего он бы хотел,
чтобы потомки ценили нас
по сумме — злых и добрых дел.

Прав он? Конечно, трижды прав.

Поэтому бывшего подлеца
не лишайте, пожалуйста, прав
исправиться до конца.

«Отлежали свое в окопах…»

Отлежали свое в окопах,
отстояли в очередях,
кое-кто свое в оковах
оттомился на последях.

Вот и все: и пафосу — крышка,

весь он выдохся и устал,
стал он снова Отрепьевым Гришкой,
Лжедимитрием быть перестал.

Пафос пенсию получает.

Пафос хвори свои врачует.
И во внуках души не чает.
И земли под собой не чует.

Оттого, что жив, что утром

кофе черное медленно пьет,
а потом с размышлением мудрым
домино на бульваре забьет.

Такая эпоха