Лоскутное одеяло

«По окончании же дней тех, я, Навуходоносор, возвел глаза мои к небу, и разум мой возвратился ко мне; и благословил я Всевышнего, восхвалил и прославил Присносущего, Которого владычество – владычество вечное, и Которого царство – в роды и роды. И все, живущие на земле, ничего не значат; по воле Своей Он действует как в небесном воинстве, так и у живущих на земле; и нет никого, кто мог бы противиться руке Его и сказать Ему: “что Ты сделал?” В то время возвратился ко мне разум мой, и к славе царства моего возвратились ко мне сановитость и прежний вид мой; тогда взыскали меня советники мои и вельможи мои, и я восстановлен на царство мое, и величие мое еще более возвысилось.

Ныне я, Навуходоносор, славлю, превозношу и величаю Царя Небесного, Которого все дела истинны и пути праведны, и Который силен смирить ходящих гордо» (Дан. 4:31-34).

Удивления достоин не только смирившийся восточный деспот. Удивления достойны его советники и вельможи. Они не разодрали царство на части, не дали империи окунуться в водоворот кровавых стычек между претендентами на верховную власть. Они дождались выздоровления царя. Честно сказать, наше мелкое время на такие дела уже неспособно. Люди изменились. А Бог – нет. Он и ныне по воле Своей действует как в небесном воинстве, так и у живущих на земле. Он силен смирить ходящих гордо.

Строители башни рассеиваются, как пыль. Великий царь становится на четвереньки и ест солому. Но все же у него есть чему поучиться. Все-таки разум его к нему возвратился, и он прославил Царя Небесного.

Пока мы, гордо перебирающие в уме общечеловеческие победы и достижения, не упали на четвереньки, пока мы, озирающие мысленным оком всемирный Вавилон, не стали есть солому и когти, как у птиц, не отросли у нас на руках, поспешить бы нам с молитвами и хвалой Всевышнему, поскольку все живущие на земле ничего не значат и нет никого, кто мог бы противиться руке Его и сказать Ему: «Что Ты сделал?»

Вход в Иерусалим

Я думал, Ты тяжелый. Нет, напротив, Сидишь так мягко. Не болит спина. Не то что в прошлый раз. На повороте Я был неловок, и вон та стена

Мне даже ободрала бок до крови. Ослам несладко. Хорошо корове. Коров не бьют. Их доят, кормят сытно. Одним ослам беда на целом свете.

Людей так много, ничего не видно. Все машут ветками, кричат и эти дети… Откуда столько набралось народу? Так много шума я не слышал сроду.

Гляди, одежды стелят мне под ноги. Копытам мягко, даже непривычно. От этих тряпок не видать дороги. Нет, день сегодня вправду необычный.

И ласкова рука у седока. Такая сильная, но добрая рука. Скажу ослам, они мне не поверят, Чтоб брата нашего с таким встречали шиком.

И в каждом доме настежь окна, двери. Гляди, кричат. Сочли меня великим. Одежды, ветки… мне? Невероятно! Седок отменный, и везти приятно.

Два-три клопа залезли под обои, И две-три мысли в голове осла Жужжат, звенят и не дают покоя. Осел идет; душа его светла.

Он службу херувимскую свершает, Пусть неосознанно, но честно, без затей. А Тот, Кто едет, путь Свой завершает И с грустью слышит голоса детей.

Революция

Но, революция, ты научила нас Верить в несправедливость добра.

Ю. Шевчук

Мужик жил медленно и привычно. Работал тяжко и простую пищу ел со вкусом. Рассвет встречал с петухами и на закате засыпал вместе с умолкнувшей скотиной. Мочил ноги в утренней росе и снисходительно прятал улыбку в бороду глядя на чумазых детей, бегающих по теплой пыли двора. Потом внезапно при-' шел из города сухощавый и умный человек со злыми глазами. Он стал горячо и гневно говорить о том, что жизнь несносна. О том, что счастье есть, оно близко и за него стоит начать войну прямо с завтрашнего дня. Он говорил о сияющих городах будущего и о всеобщем равенстве. Мужик слушал его вначале рассеянно. Затем стал вслушиваться и думать. А через несколько дней он не пошел в поле. Он возненавидел свою жизнь, всю, до донышка, и захотел другую. Мужик взял в руки вилы и пошел убивать барина. Это – революция.

Революция – это вера в счастье, которое географически находится где-то «там», а во времени избрало для обитания «завтра». Ради этих «там» и «завтра» революция требует сжечь все, что здесь, и распять все, что «сегодня». Будь она проклята за все, что она сделала, за все свои декреты и гильотины. Будь она проклята за свой лжехристианский пафос, за всю свою теорию и практику, догматику и аскетику. Но пусть будут помилованы те, кто не устоял перед ее натиском и кого затянуло в ее глубокую воронку, подобную омуту на воде.