Лоскутное одеяло

23 июня. Приехал "Ла Скала". Меня провели на фу-фу, и я пристроился в ложе, где народ стоял, как в метро в часы пик, без всякой надежды пошевелиться до остановки (в данном случае до антракта). Как-то в Дом кино пришла Люся Ильющенко и, увидев, что все места заняты и надо стоять, тут же ушла со словами: "Нет такой картины, которая понравилась бы мне стоя". Я вспомнил это "мо", как только меня стиснули со всех сторон, и решил, что в антракте уйду. Но хотя теснота была такая, что невозможно высвободить руку для аплодисментов, я простоял всю оперу не шелохнувшись.

Это было потрясение. Норму пела Монтсеррат Кабалье - огромная, некрасивая, никак не играющая (ох, эти пресловутые играющие певцы!), но поющая так, как я никогда не слышал. Описать это невозможно. После знаменитой ее арии с хором зал долго орал и неистовствовал. В нашей ложе одна девушка упала в обморок. Мы ее живо оттащили на банкетку в аванложу и оставили там помирать, а она отлежалась и к концу акта снова стояла и слушала. Вот это меломания!

3 ноября. Вернулись со съемок из Горького. Там в конце октября был фестиваль музыки РСФСР, концерты, симпозиумы, приехали Щедрин, Аля Пахмутова. Зыкина должна была петь "Ораторию" Щедрина и остаться на двенадцать концертов, которые мы и должны были снять.

Вечером 25 октября - открытие. Исполняться будет "Оратория", а утром репетиция. Оркестр, хор, солисты и мы со своей чудовищной техникой - все на местах. Нет, конечно, только Зыкиной. Она из Москвы едет машиной и еще не прибыла, хотя уже два часа дня. Репетируют без нее, запаслись дублершей, как при запуске космонавта. Вдруг разнеслась весть, что умерла Е.Фурцева. Передают друг другу шепотом, как государственную тайну, но весь город уже знает.

- Только не говорите Зыкиной, она с нею дружит и от потрясения не сможет петь.

- Во-первых, не дружит, а дружила, а во-вторых - где ж ее взять, Зыкину-то? Уже пятый час, а ее все нет!

Я волнуюсь о съемке, ведь последний раз она пела "Ораторию" четыре года назад... Но Щедрин говорит, что "она баба талантливая и на сцене делает чудеса. Вывезет!"

В полшестого приезжает - красивая и молодая, в норковой шляпе с огромными полями, веселая, уверенная, заказывает обед на всех, кто подвернулся. С нею Котелкин, муж - взгляд мрачный, безумный. Ключи от "Волги" кинула чуть ли не секретарю обкома: "Займитесь профилактикой!"

Перед началом концерта захожу к ней в уборную. Она стоит в коричневом бархатном платье, величественная, как Ермолова на портрете Серова. Но - вся в слезах. Котелкин держит ее за руку, Лена, камеристка, капает валокордин. Она была потрясена не только смертью любимой подруги, но и тем, что накануне парилась с нею в финской бане. Оттуда Фурцева поехала домой, а Людмила Георгиевна села в машину, ехала ночь, день и вот теперь перед выходом на сцену - узнала. Музыканты, томясь целый день ожиданием, ерничали исподтишка:

Две подруги парились,

Попами ударились,

Одна подруга старше,

Отлетела дальше.

Уж куда дальше...

Людмила Георгиевна наглоталась таблеток, сильно напудрилась. Вышла на сцену. Мы снимали. Но глаза заплаканы. "Ты спокойно спи, дорогой Ильич", выводила она надтреснутым голосом. Вставить эпизод нельзя, надо снимать еще а исполняет она этот номер раз в 3-4 года. Остальные концерты отменили, и Зыкина улетела на похороны. А ведь в Горький приехала съемочная группа в 10 человек с техникой, лихтвагенами и тонвагенами, приехали ее оркестранты.

После похорон она вернулась, и мы снимали. Всюду переаншлаги. Успех огромный. Поет замечательно, особенно грустные лирические песни о женской судьбе. Я каждый раз заслушиваюсь.

Несколько раз на концерты приезжала "неотложка", и делали ей уколы в гримуборной - плохо с сердцем. Мы сняли все, что хотели - публику, общие планы - крупно ведь надо снимать специально. Кстати, платья остались прежние - я и не сомневался.

5 ноября. Вчера в ресторане Дома кино отметили мамино семидесятилетие. Очень симпатично посидели и без хлопот. Кроме родных, были Элик и Зоя.