Лотта Ленья. В окружении гениев

– Наша вещь не будет похожа на обычную оперу. Песни ведь будут исполнять простые люди. Рамки традиционной оперы не выдерживают сближения с современной жизнью. Поэтому нам надо ее взорвать, чтобы построить новый музыкальный театр, – добавляет Курт. – Мы планируем создать не что иное, как архетип новой оперы.

– Совершенно верно, господин Вайль, хотя боюсь, что сама опера обречена, – гробовым голосом заявляет Брехт. – Давайте назовем наши Содом и Гоморру просто зонгшпиль.

Они решили, что зонги должны исполняться частично на английском и частично на немецком языке.

Кас показывает на мольберт с рисунками, сделанными углем.

– А это моя версия города.

Брехт внимательно изучает наброски.

– Очень хорошо. Посмотрите на этих существ. По ним видно, что ими движут только деньги и жадность, и они в конце концов уничтожат сами себя.

Когда почти все ушли, Курт говорит Брехту, что хотел бы показать свою версию «Алабамской песни» и что Лотта могла бы спеть.

Лотта с напряжением ждет, что ответит Брехт. Она боится не его, а его реакции на свое пение.

– Конечно! Давайте! – вырывается у него наконец. – Спой для меня, дорогая фрау Вайль. Я и сам хотел тебя об этом просить. Все думал: «А умеет ли она петь?»

На минуту Лотта испугалась, что Курт будет ее фанатично расхваливать и этим только усилит плохо скрываемый скепсис Брехта. Но на мужа всегда можно положиться.

– Решайте сами, умеет или нет, – говорит он спокойно и ударяет по клавишам.

Она вздыхает и шепчет в его ритме:

– Oh, show us the way to the next Whiskey bar…

– Стоп! – кричит Брехт еще до того, как Лотта успела перейти к первой строке рефрена.

Она выдерживает взгляд его непонятных глубоко посаженных глаз-пуговок. Он опять выглядит как русский пролетарий.

– Я хочу больше эмоций, но без фальшивой сентиментальности. Нам надо над этим немного поработать, – объясняет он. – Смотри сюда! – Он наклоняется чуть вперед и прикладывает руку ко лбу, как бы вглядываясь в публику. – Смотри на них, чтобы они понимали, что ты обращаешься к ним. Они не должны глупо рассиживать, как загипнотизированные кролики. Втягивай их в действие, чтобы они помогли тебе раскрыть смысл. Только не смотри им прямо в глаза.

Рукой он подает сигнал Вайлю продолжать, но вскоре снова останавливает:

– Хорошо. В этом месте, когда ты обращаешься к луне, вокруг тебя ничего нет, кроме нее. Протяни руки к своей good old Mama.

Лотта вытягивает руки с согнутыми ладонями вверх, как будто хочет поднять шар в небо.

– Не надо по-египетски, – говорит Брехт. – Жест все-таки остается простым.

Он мягко выравнивает ее руки в удобное положение.

– Попробуй так, Ленья.

Лотта, довольная, замечает, что Брехт на этот раз назвал ее сценическим именем. Еще полночи они шлифуют номер Лотты. Конечно, она получает эту роль. Да! С раскрасневшимися щеками и сияющими от триумфа глазами смотрит она на своего мужа.

– Нет повода улыбаться как начищенный пятак, – предупреждает Брехт. – Не забудь, ты умираешь от жажды, а до виски еще далеко.

Сцена 11

Всё есть борьба – Берлин, весна 1927 года

Брехт с хмурым лицом затягивается сигарой в кафе «Шлихтер».

– Почему я хочу боксерский ринг, спрашивает у меня дирекция. Батюшки мои, а что мне там еще поставить? Диваны из парчи и стены с картинами? Если мы все оставим в привычном виде, зрители будут воспринимать действие в пассивной полудреме. А им надо осознавать, что́ происходит в каждый момент, – поэтому мы сделаем картинку необычной, чужой, чтобы они видели задник сцены и не забывали, где они.

Каспар рассеяно смотрит на свои ухоженные руки. В целом он согласен со своим другом. Его не зря называют «серым Неером». Он предпочитает оттенки серого. Грязь, кровь и мешковина нравятся ему, а вот бархат и яркие цвета кажутся отвратительными. Просто он, как и другие, слышит слова Брехта уже не в первый раз. Отвечая на насмешливую улыбку жены Эрики, Каспар закатывает глаза.

Объясняя свою позицию, Брехт кричит, будто окружен не сторонниками, а противниками. Да и на репетициях сегодня ничего не клеилось. Но все же надо признать, что у него есть еще одно достоинство – практически бесконечное терпение к актерам. Этому Лотта была удивлена. Ей это нравится, даже если за терпением стоит лишь снисходительность к щенку, хозяин которого знает, что желаемого нельзя добиться силой.

Актеры с сочувствием воспринимают плохое настроение Брехта. Многие знают, какой удар обрушился на него, то есть на его мужское самолюбие. Желая как-то особенно его продемонстрировать, он размахивает стаканом со смесью джина и рома одной рукой, а другой стряхивает на пол пепел сигары. Развод с Марианной причиняет ему боль. Одно дело быть кукловодом самому, а другое – когда тебя бросают ради молодого актера.

Чем больше он пьет, тем меньше скрывает то, что его действительно беспокоит.

– Тео Линген? Он же молокосос – и теперь будет приглядывать за моим ребенком? Моей доченькой?